к груди. Пора! --
по-думал я и поспешил обернуться в свое, земное обличие!
Вика ничего не соображала, она приняла эту метаморфозу как
должное и тут же принялась со мною целоваться.
-- Сереженька, -- говорила она. -- Я люблю тебя,
миленький!
Мне тоже, по старой памяти, захотелось предаться страсти,
и я познал Вику, и мы наслаждались в томительно-нежных
переливах воображения. Потом я увидел, как Юра едет в автобусе
домой, ему оставалось две остановки и потом еще минут пять
хотьбы, значит, мое время пребывания в Викином сне
ограничивалось уже десятью минутами.
-- Хватит! -- резко, неожиданно для девушки отрубил я и
отклонил таявшую Вику от себя, крепко держа ее за плечи.
-- Ну, Сережа! -- упрямо капризничала она.
-- Слушай внимательно! -- предупреждающе и довольно сурово
сказал я и встряхнул девушку за плечи. Она встрепенулась,
опьяненная страстью, но насторожилась.
-- Это -- не сон! -- как можно внушительнее определил я
для Вики. -- Все, что я буду говорить, запомни и слово в слово
передай Юре! Ясно?
-- Ясно... -- пристально присматриваясь ко мне и словно
что-то вспоминая, покорилась она...
Вика рыдала, сидя на диване. Юра суетился возле нее:
успокаивал, подносил воду в стакане, становился перед девушкой
на колени и целовал мокрые от слез щеки.
-- Я умоляю тебя, расскажи все по порядку, Викочка, я
знаю, я чувствую, что это серьезно. Ну перестань, родненькая,
не плачь! Мы должны ему помочь! Что он еще, сосредоточься,
пожалуйста, что он еще сказал? -- уговаривал девушку Юра.
Наконец, мне это надоело, и я выдернул из Викиной головы, будто
серебристый волосок, мысль о жалости ко мне, и Вика тут же
успокоилась, словно актриса, выходя из роли и переходя на
разговор с режиссером о генеральной линии спектакля.
-- Он сказал, -- проговорила она рассудительно
улыбнувшись, -- чтобы ты, Юра, не пугался встречи с
какой-нибудь неожиданностью в твоей жизни или таинственностью и
не бежал бы рассказывать об этом всем, кому ни попадя, а так же
не вздумал идти на прием к психиатру при обнаружении
необычного! Словом, передал тебе Сережа, что бы ни происходило
-- это будет дело его рук. И еще... -- Вика призадумалась. -- И
еще он сказал: Это все необходимо для моего спасения, Астрал
-- действительно существует! -- это буквально его слова!
-- Повтори еще раз, -- попросил Юра.
-- Это все необходимо для моего спасения, Астрал --
действительно существует! -- повторила девушка. Чтобы ситуация
не показалась странной при воспоминании о ней, по крайней мере
для Вики, за Юру я теперь был спокоен, я вернул серебристый
волосок мысли о жалости ко мне обратно в искрящуюся голову
девушки, и Вика снова, будто опомнившись, разрыдалась...
Посещение
Сабинушка, зябко поджав ножки, спала в соседней комнате на
раскладушке. Наташа, медленно, на цыпочках мыла посуду на
кухне...
Теперь у меня дома многое существенно изменилось: моя мама
уступила свою комнату, а сама перебралась в мою спальню. В ту
же мамину комнату перенесли и меня, точнее -- мое земное тело,
и уложили его на диван, и отгородили легкой разноцветной
ширмой. Так и вышло -- из одной маминой -- две комнатки. В
первой едва помещался диван с моим земным телом, в другой
комнате среди остальной меблировки настороженно проживала моя
таинственная семья: уже двухлетняя дочурка и Наташа, жена...
Вначале я приблизился как можно ближе к физическому плану,
так притиснулся к его плотным красочным формам, что меня
увидеть конечно нельзя было бы, но если бы кто-то, например,
Наташа, вошел бы сейчас в комнату, он наверняка бы ощутил
теплоту моего зависшего воображения здесь, посредине комнаты,
возле Сабины. Конечно, такая густота моих чувств значительно
утяжеляла мое психическое равновесие, и теперь оно существенно
походило на чисто земное состояние, состояние, когда человек
может и выйти из-под собственного контроля, и натворить
чего-либо такого, в чем он потом будет раскаиваться и сожалеть.
Но ничего поделать было нельзя, ибо лишь в таком астральном
сгустке, состоянии утяжеления, концентрации, насколько это было
возможно в моем арестантском положении, концентрации моих
чувств в отъединенную теперь от земного тела сущность, мог я
смутно, но различать подлинность