Даниил Андреев

Роза Мира (Часть 2)

бы отодвигаются на второй

план, каждый из них сужает свою деятельность до локальных

задач, до создавания христианских общин в той или другой

стране, а лишенный благодати Павел постепенно оказывается

центральной фигурой, возвышающейся надо всеми общинами, все их

объединяющей и всем им диктующей то, что ему кажется

продолжением Христова дела.

Это, быть может, первое явственное проявление решимости

Гагтунгра в корне изменить демонический план. К концу I века

внезапно меняется обстановка и вся атмосфера на верхах римской

государственности. Последний изверг на престоле, Домициан,

падает жертвой заговорщиков. Эра кесарских безумств резко

прерывается. Дальше на протяжении целого столетия сменяются на

престоле вполне достойные монархи. Они, конечно, выполняют то,

к чему обязывает их логика власти, то есть воля уицраора

Форсуфа, стараются укрепить ту государственную систему, которая

обеспечивала уицраору такой неисчерпаемый приток красной

питательной росы (она называется шавва), но не видно уже ни

прежних воспаленных мечтаний о всемирном единодержавии, ни

бредовых строительных замыслов, ни 'живых факелов', то есть

облитых смолой и подожженных христиан, которыми озарял свои

оргии Нерон. Государственная жизнь входит в более или менее

нормальное русло. Другими словами, Форсуф заботится о продлении

своего существования, но стремлений ко всемирной власти ему

более не внушается. Ось высшего демонического плана изменилась.

Идея довести Римскую империю до стадии планетарного владычества

- отброшена. Во главу угла кладется другая: захватить

христианскую церковь изнутри.

При всех искажениях, вызванных в христианстве духовной

ограниченностью человеческих тысяч, его создававших,

христианская церковь (а позднее - церкви) являла собой устье

могучего духовного потока, низливавшегося с планетарных высот.

В глазах 'Умного духа' церковь стала фактором первостепенной

важности и для захвата ее изнутри были использованы все

средства. Семитическая религиозная исключительность, греческий

духовный сепаратизм, римская безжалостность и жажда

политической гегемонии во что бы то ни стало - все было

привлечено на помощь во втором, третьем, четвертом, пятом веках

христианской эры. Для достижения основной цели этого было,

конечно, мало, но отвлечь церковь от ее прямых задач, замутить

ее духом ненависти, увлечь ее в океан политических волнений,

подменить непреходящие духовные цели злободневно-житейскими,

подчинить восточную ее половину власти императоров, а западную

- идеям ложно понятой теократии удалось вполне. Церковь

становится миродержавной силой - тем хуже для нее! Человечество

еще далеко от той нравственной высоты, на которой возможно

сочетать миродержавное водительство с этической

незапятнанностью.

Моя неосведомленность мешает мне - не говорю уж,

нарисовать панораму девятнадцативековой борьбы Гагтунгра с

силами Воскресшего, - но даже наметить хотя бы главные ее

этапы. Более или менее ясны для меня только отдельные, очень

немногие ее звенья.

Так, например, уясняется мало-помалу метаисторическое

значение личности и деятельности Мухаммеда. Стоя на точке

зрения какой-либо ортодоксии, мусульманской или христианской,

сравнительно легко дать ту или иную, положительную или

отрицательную оценку этой деятельности. Но, стремясь сохранить

объективность, неизбежно наталкиваешься на такие соображения и

доводы, противоречивость которых не позволяет вынести

окончательного суждения. Казалось бы, не подлежат сомнению ни

религиозная гениальность Мухаммеда, ни его искренность, ни его

вдохновленность высокими идеалами, ни та особая огненная

убедительность его проповеди, которая заставляет признать в нем

подлинного пророка, то есть вестника мира горнего. С другой

стороны, непонятно, в чем же, собственно, можно усмотреть

прогрессивность его учения сравнительно с христианством; если

же такой прогрессивности в его учении не заключено, то зачем

оно было нужно человечеству? Отношение к Мухаммеду как к

пророку ложному тоже не помогает уяснению дела, так как

остается совершенно непонятно, каким образом религиозное

лжеучение смогло все-таки сделаться неким каналом, по которому