Даниил Андреев

Роза мира (Часть 3)

подготовленная внутренней метаисторией России, Великая

Смута осложнилась, как известно, тем, что на западе, у самых

границ и даже частично на русской земле, сформировалось

государство Польско-Литовское: такое же молодое, как сама

Россия, и также вступившее на путь воинственного расширения.

В связи с излагаемой концепцией это государство понуждает

заговорить о нем лишь один раз, именно теперь. Разумеется,

какие-либо соображения по поводу столь обширной и сложной темы,

как метаистория Польши, были бы здесь неуместны; да я и не имею

на них никакого права. Совершенно необходимо лишь одно: указать

на существование под государственностью этой страны в ту эпоху

некоего инфрафизического существа, которое я решаюсь назвать,

не вдаваясь в детализацию, уицраором Польши. Сложные отношения,

связывавшие это молодое и слабое, но уже обуреваемое

претензиями существо с воинствующим демоном папства,

способствовали кристаллизации в польских правящих кругах

определенного умонастроения. Оно сводилось к весьма

эмоциональной идее создания сильной державы на восточной

окраине католической цивилизации за счет и против России. Как

идеал рисовалась возможность искоренения в России православной

культуры, подпадение этой страны под власть польской

государственности и включение русских как малой и отсталой

нации в число сателлитов романо-католического сверхнарода.

В поисках человеческой личности, способной стать его

временным орудием, уицраор Польши обнаружил в Энрофе существо,

еще совершенно безвестное, но глубоко убежденное в своих правах

на российский престол и готовое ради достижения этой цели на

союз хотя бы с самим чертом.

Способствовать уяснению вопроса о происхождении и

настоящем имени этого человека метаисторическое созерцание,

само собой разумеется, не может. Оно может в данном случае

привести лишь к одному: обнаружению в существе незнакомца

некоего компонента, который обладал незыблемой уверенностью в

своей органической связи с ранее царствовавшей в России

династией, в своих правах на занятый узурпатором трон и в долге

мщения этому узурпатору.

Железная непоколебимость, чтобы не сказать маниакальность

этой идеи, находится в поражающем противоречии с человеческим

характером Лжедмитрия - непостоянным, беззаботным и ветреным.

Этот человек мог впадать в малодушное отчаяние и приходить в

безосновательный восторг, мог строить легкомысленнейшие планы и

беззаветно отдаваться, забывая все, чувственным влечениям. Он

был способен поставить под угрозу срыва свой замысел ради

страсти к миловидной полячке, чтобы назавтра ей изменить с

приглянувшейся ему Ксенией Годуновой. Самого себя он

представлял с равною легкостью то в короне императора (не царя

только, а именно императора), то в рубище изгнанника. Но идея -

не идея даже, а иррациональное чувство своего права на престол,

своей царственности, не померкло в нем никогда. Потрясающее

впечатление производит последняя минута его жизни, когда он,

простертый на кремлевских камнях, с разбитою грудной клеткой и

сломанной ногой, видел над собой обнаженные мечи и разъяренные

лица преследователей. Именно о праве на престол, и только об

этом пролепетал, почти уже бессвязно, его костенеющий язык.

Подобная двойственность существа естественна при наличии в

нем некоего инородного Я, двойственность эта может не

осознаваться ее носителем (для осознания ее требуются

некоторые, не часто встречающиеся особенности), но уже само

пассивное наличие этого инородного компонента ведет к

катастрофической декоординации между жизненной целью человека и

его характером, между его данными и его поведением. С

незнакомцем, известным под именем Лжедмитрия I, случилось

именно это. В его личность с ранних лет, может быть почти с

рождением, вкралась и там угнездилась одна из множества

бесприютно мечущихся скорлуп, ищущих пристанища в живых

существах, - тех скорлуп, тех клочьев, на которые распалась

часть существа Грозного, ставшая добычей Велги. Чтобы не

повторять каждый раз, как я заговорю о них, многословных

описаний, я буду впредь применять к этим обрывкам личности

термин 'микро-эго'.

Уверенность в своей идентичности убитому царевичу была,