Даниил Андреев

Роза мира (Часть 3)

ни даже к Иоанну Грозному,

проявившему в письмах к Курбскому незаурядный умственный

темперамент, мы, строго говоря, не могли бы применить термин

'мыслители'.

В сущности, это естественно. На ранних исторических

стадиях какого бы то ни было народа не бывает и не может быть

иначе. Если что и может уязвить наше самолюбие, так это

чрезмерно затянувшийся - больше, чем на восемьсот лет, - период

культурного детства.

Естественно и другое: необычайная цельность характера и, я

бы сказал, недифференцированность душевной жизни, свойственная

людям тех эпох. Русские характеры XI или XVI века, будь то

Александр Невский или Иван Калита, Святополк Окаянный или

Малюта Скуратов, Стефан Пермский или Нил Сорский, Андрей Рублев

или автор 'Слова о полку Игореве' (поскольку можно судить о его

личности по его произведению), - кажутся нам фигурами,

высеченными из цельного камня. По-видимому, единственный тип

внутреннего конфликта, хорошо знакомый этим людям, состоял в

угрызениях совести, но и для него был найден катарсис

руководительницей душ, церковью: покаяние и как крайняя форма -

постриг.

Это естественно потому, что вплоть до второй половины XVI

столетия исторический опыт не сталкивал русское сознание с

неразрешимыми противоречиями мысли и духа, не давал повода

заглянуть в пропасть этического или религиозного дуализма.

Борьба с татарами была борьбой с конкретным, открытым, ясно

очерченным, общенациональным врагом: такая борьба могла только

способствовать выработке цельного и крепкого, как кремень,

характера. Столкновение же христианского мифа с прароссианством

вряд ли даже осознавалось как глубокий духовный конфликт

современниками Юрия Долгорукого или Василия Темного. Скорее,

это был род синкретизма - устойчивое, не вполне отчетливо

осознанное бытовое двоеверие, которое не разделялось только

немногочисленной крайней общественной группой: монашеством.

Первой исторической фигурой, возвещавшей переход на другую

ступень, был Грозный; понятно, что такая фигура, будучи

вознесенной на предельную высоту государственной власти, так

сказать, на показ всему народу, не могла не произвести на

современников впечатления ошеломляющего, ужасающего и даже,

пожалуй, обескураживающего. Но за Грозным последовала Великая

Смута со всею обнаженностью столкновения метаисторических сил -

Смута, втянувшая в свой апокалипсис все пласты сверхнарода.

Годы эти стали рубежом в развитии русского сознания.

В результате метаисторического опыта этих лет в широких

народных слоях сложилось некое общее умонастроение, то самое,

которое, в логическом своем развитии, привело к великому

церковному расколу.

Жестокая травмированность народной психики бедствиями

Смуты и их трансфизической подосновой могла быть изжита лишь со

сменой нескольких поколений. Слишком явным и жгучим было

дыхание антикосмоса, опалившее современников Грозного и

Лжедмитрия. Впервые в своей истории народ пережил близость

гибели, угрожавшей не от руки открытого, для всех явного

внешнего врага, как татары, а от непонятных сил, таящихся в нем

самом и открывающих врата врагу внешнему, - сил иррациональных,

таинственных и тем более устрашающих. Россия впервые ощутила,

какими безднами окружено не только физическое, но и душевное ее

существование. Неслыханные преступления, безнаказанно

совершавшиеся главами государства, их душевные трагедии,

выносимые напоказ всем, конфликты их совести, их безумный ужас

перед загробным возмездием, эфемерность царского величия,

непрочность всех начинаний, на которых не чувствовалось

благословения свыше, массовые видения светлых и темных воинств,

борющихся между собой за что-то самое священное, самое

коренное, самое неприкосновенное в народе, может быть, за

какую-то его божественную сущность, - такова была атмосфера

страны от детства Грозного до детства Петра. Острая

настороженность, недоверчивость, подозрительность ко всему

новому, непроверенному были в ту пору естественны и

закономерны. Для того чтобы оказаться способным воспринять и

примириться с таким культурным переворотом, как переворот

Петра, народ должен был отойти от Смутного времени на целое

столетие.

Да: без проявившейся слишком рано и слишком бурно