Даниил Андреев

Роза мира (Часть 3)

демиурга, как в той горячей помощи, которую

оказывали великим князьям московским пастыри России - главы

церкви; в том оправдании ими дела собирания Руси высшей

национально-религиозной и нравственной целью, которое как бы

осенило это общерусское движение хоругвью церковного

авторитета. Этот ряд явлений, столь ярко сказавшийся в

деятельности великих московских митрополитов, достигает

наивысшей выразительности в благословении Дмитрия Донского на

битву с татарами величайшим святителем тех времен и в личности

инока Пересвета, открывшего Куликовское сражение своим

единоборством с татарским богатырем.

Когда определилось географическое средоточие Российской

метакультуры, естественно и неизбежно этот национальный

духовный очаг и цитадель государственности должен был

увенчаться физическим подобием вершины сверхнародного

трансмифа: Кремлем Земным. Даймоны и другие силы демиурга,

ниспосылавшиеся им к душе, разуму и воле московских князей и

митрополитов, иноков и бояр, зодчих и иконописцев,

прославленных и безымянных, приоткрывали им те образы Небесной

Руси и Фонгаранды, которые ждали своего отражения в камне и

кирпиче. И это (отражение стало возникать: медленно, трудно, из

года в год и из века в век, утяжеленное, беспорядочное, вечно

перестраивающееся, искаженное случайностями, калечимое

пожарами, нападениями чужеземцев и произволом властей, с

золотым венцом царства - на челе, с клеймом рабства и ранами

мученичества - на лице, - и все же прекраснейшее из всего, что

было возможно при духовном и материальном уровне русского

средневековья.

ГЛАВА 2. ХРИСТИАНСКИЙ МИФ И ПРАРОССИАНСТВО

Сколько-нибудь подробный разбор общего, в высшей степени

широкого и сложного вопроса о метаисторическом значении

православной церкви и, тем более всего христианского мифа, -

это тема для многотомного труда или даже для целого цикла

работ. Но ясно и естественно, что внутренняя мистическая жизнь

русской церкви определялась связью именно с общехристианским

трансмифом и с теми иерархиями и сущностями, космическими и

планетарными, которые почитались русской церковью: с Логосом, с

Богоматерью Марией, с ангельскими чинами и с великими духовными

деятелями общехристианского или византийского прошлого. Высокая

ступень их восхождения открывала перед ними возможность

активной помощи сверху вниз, из затомисов, из Небесного

Иерусалима и Синклита Человечества в слой конкретной

исторической действительности, в Энроф.

На протяжении многих веков христианский миф пронизывал и

окутывал духовную жизнь русского общества, сказываясь

решительно во всех областях культуры тех эпох - от 'плетения

словес', как понимали тогда искусство письменного слова, до

орнаментики посуды или покроя одежды. Но анализ легко обнаружит

в запасе образов, насыщавших эти искусства, и в эстетических

канонах, тогда выработанных, огромный пласт таких, какие не

имеют прямого отношения ни к идеологии, ни к пантеону

христианства.

Травчатые узоры на тканях и поставцах столь же далеки от

христианского мифа в его чистом виде, как Жар-птица наших

сказок, богатыри наших былин, архитектурные особенности наших

теремов или стилизованные петушки и фантастические звери,

украшавшие печи, прялки и коньки изб. Этот пласт образов

восходит, конечно, к дохристианскому мироотношению, к

зачаточной и так и не развившейся славянской мифологии. Но

важно то, что это мироотношение так же сказывается в XVII веке,

как в XII; совершенно перестает быть заметным или, вернее,

меняет свое обличье оно только в XX. Христианским же мифом оно

не было преодолено или ассимилировано никогда. Произошло

другое: параллельное сосуществование двух мироотношений,

характеризующееся разграничением сфер проявления. При этом одно

из них, христианское, быстро добившееся господства в качестве

общегосударственного и общенародного круга идей, вытеснило

своего соперника из целого ряда областей жизни, и прежде всего

- из области обобщающей и систематизирующей мысли. Второе

отношение укрылось в фольклор, в низовое и прикладное

искусство, в народные обряды и заговоры, в быт, но так никогда

и не поднялось до уровня философских или вообще идейных

обобщений.