оставить от старых мифологем камня на камне; предшествуемые
пророчествами и социальными бурями, приближались палачи не
только монархии, не только православия... А навязчивая идея
Царьграда и 'проливов' маячила перед взором последнего царя с
такой же неподвижностью, как перед взором Потемкина.
Сказывалась все та же врожденная неспособность мыслить в
мировом масштабе и расти вровень с раздвиганием исторических
арен.
Проблема проливов заслуживала быть одной из второстепенных
проблем российской государственности - не более. Ибо выход в
Средиземное море, столь же замкнутое, как и Черное, не сулил
России ничего, кроме частных торговых выгод да новых конфликтов
с новыми соседями. Только неисправимо провинциальному сознанию
он мог вообще казаться выходом куда-то. Он вопиюще не
соответствовал ни размаху, ни перспективам XIX и тем более XX
века. Уж если приходилось добиваться выхода к открытому морю,
то как было не видеть, что прямо по тифлисскому меридиану на
юг, отгороженные от России только остановившейся в развитии, но
все еще агрессивной Персией, подкатываются к берегу волны
Индийского океана? То, чего не мог бы добиться Петр, когда
южные степи и Грузия еще не были присоединены, могли бы и
должны были бы выполнить государи на рубеже или в начале XIX
века. Но все они с поразительным равнодушием отнеслись к этой
задаче. Достаточно было столкнуться с дипломатическими
происками Англии, чтобы начавшееся в Иран русское движение было
приостановлено навсегда. Только гибель Грибоедова чернеет, как
траурный памятник, на этой дороге, по которой российская
государственность сумела сделать лишь один шаг, и притом только
для того, чтобы сейчас же отдернуть ногу.
Столь же не способен оказался второй демон
государственности усмотреть что-либо серьезное во владениях
сибирских и тихоокеанских. В конце концов эта аморфная,
близорукая политика достойно увенчалась Цусимою и Мукденом.
Однако часто ставится вопрос: действительно ли нуждалась
Россия в этих пустых пространствах? Не слишком ли огромной
оказалась территория? Стоила ли она таких жертв?
Верно, жертв она стоила немало, стоит и до сих пор. Но
занятие почти пустых сибирских, дальневосточных, американских
территорий производилось, как я уже указывал, не силами
государства, а силами самого народа. Сетовать на подобный
процесс так же странно, как жаловаться, например, на жидкость,
которая, будучи разлита на плоской поверхности, в силу законов
природы будет растекаться по ней до тех пор, пока энергию
растекания не перевесит сила сцепления частиц. Но в той же
мере, в какой согласно с естественными законами было растекание
сверхнарода по просторам пустых земель, в такой же мере
несогласны с этими законами, а согласны с ложно понятыми
государственными интересами были многие завоевательные
устремления империи второго уицраора. Это целиком относится и к
идее проливов, и к кровопролитным Балканским войнам, и к
завоеванию стран Средней Азии, в которых Россия нисколько не
нуждалась и о присоединении которых не подумал бы, вероятно,
никто, если бы не трусость государственных деятелей, в чьих
глазах опасность занятия Средней Азии англичанами - опасность
совершенно нереальная - выросла наконец до размеров неотвязного
кошмара. Словом, удары направлялись не туда, куда направил бы
их уицраор, если бы смысл и пафос мирового пространства не был
ему чужд. Инвольтировать этим пафосом демона государственности
демиургу не удавалось. А задача между тем заключалась именно в
том, чтобы заполнить Россией все полое пространство между
существующими ныне культурами. Занятием Сибири и Аляски народ
подсказывал своей империи, в каком направлении следует
прилагать усилия; но этот голос не был ни услышан, ни понят.
География и история подсказывали императорам выход в Индийский
океан; но и это оказалось гласом вопиющего в пустыне.
Однако как же это, - может поразиться кто-нибудь: значит,
историческое размышление может приводить к оправданию
завоевательных предприятий? и даже к сожалению о том, что
такого-то предприятия не произошло? Мыслимо ли примирить это с
элементарными нравственными нормами, ясными для нас как день и
необходимыми как хлеб?
Затрагивается кардинальнейшая тема, основные принципы
метаисторической