Даниил Андреев

Роза мира (Часть 3)

за которым стоит

уицраор, государственный руководитель искренно и всерьез

провозглашает идеалы этического порядка, за этим следует одно

из двух: либо силы демона великодержавия устраняют такого

провозвестника как досадную помеху, либо уицраор надевает

провозглашенный идеал, как маску, на собственную морду,

постепенно выхолащивая первоначальный замысел провозвестника и

превращая это замысел в его противоположность.

Тем более этого не могло не случиться с идеей, которою

Александр опередил свое время на целое столетие. Связанный

уицраориальным принципом легитимности, император не смог

измыслить никакой высшей надгосударственной инстанции, кроме

как доброй воли и живой совести христианских государей. А так

как это были не идеальные люди, а самые обыкновенные короли,

руководимые прежде всего пресловутым 'государственным

реализмом' и 'здравым смыслом', то можно было сказать с самого

начала, что практика дискредитирует идеал, и ничего больше.

Естественно, что в этом величайшем, действительно мировом

замысле своей жизни Александр оказался одиноким еще больше, чем

в каком-либо другом.

Через три-четыре года императору стало окончательно ясно,

что руководители европейских держав проникнуться подобными

замыслами неспособны; что в умственной сфере России идея эта не

воспламенила ни одного сердца, не нашла отклика ни в одной

душе; что государственных деятелей, на понимание которых

император мог бы опереться, нет, - нет ни единого; и что

Священный союз в том виде, как он мечтался, неосуществим. Хуже

того: уже будучи создан по его же инициативе, он неуклонно

трансформируется в чисто политический инструмент феодальной

реакции и, в частности и в особенности, в орудие узкой,

своекорыстной политики австрийского двора.

Победителем Наполеона, арбитром великих держав, господином

Европы он возвратился в Петербург. Тонкий дипломат, джентльмен

до кончиков ногтей - таким остался он в памяти высшего

европейского общества.

Неисправимый любитель военных парадов, способный проводить

часы и дни над изобретением новой формы петлиц или галунов для

какого-нибудь гвардейского полка; царственный всадник, в минуту

торжественного въезда в столицу внезапно бросившийся с саблей

наголо за мужиком, неосторожно перебежавшим ему дорогу; друг

Аракчеева - таким узнали его теперь в России.

Таким знал его и Пушкин. Вглядевшись в 'бюст завоевателя',

он решил, что портрет правдив:

Напрасно видишь здесь ошибку:

Рука искусства навела

На мрамор этих уст улыбку

И гнев - на хладный лоск чела.

Но рука искусства не сделала ни единого движения резцом,

чтобы дать понять людям, что перед ними - портрет мечтателя о

превращении человечества в христианское братство; портрет

жадного искателя мистических бесед с престарелой духовидицей,

госпожой Крюдинер; портрет неутомимого читателя Священного

Писания, отцов церкви и визионеров Запада; портрет несчастного

человека, часами простаивавшего на коленях в своей одинокой

комнате, а ночью плакавшего в подушку как дитя.

Как понимал он крушение своей мечты об идеальном Священном

союзе? Вероятно, он видел в этом знак того, что его светлый

замысел неугоден Провидению. Неугоден не сам по себе, а потому,

что с этим замыслом осмелился выступить он, - он, преступник,

нарушитель самых основ нравственного миропорядка в ночь своего

восшествия на престол.

Ему постоянно чувствовалось так, будто Провидение ждет от

него какого-то шага, о котором он не может догадаться.

Очевидно, деятельностью своей, как государя, он должен искупить

этот грех. Да и только ли этот? Разве не лежат не нем вины всей

династии, этого 'темного дома Атридов, где возмездие переходит

с головы на голову'?* В 1812 году он надежды Промысла оправдал

- это он чувствует непреложно. Но до и после войны... Что он

должен сделать, что? Священный союз - это, очевидно, то, что

следует, но его деяние не принято свыше: он недостоин.

Реформы?..

=================================================

* Выражение Д. Мережковского

=================================================

Реформы...

Да: вот была задача, которую он не сумел решить. Вот была

последняя оттяжка, данная демону великодержавия! Быть может,

если бы возвращение Александра из освобожденной им Европы