Даниил Андреев

Роза мира (Часть 3)

к Вечно

Женственному началу не будет вскрыт новый, углубленный смысл;

пока веяние Звенты-Свентаны не смягчило и не высветлило слишком

жгучую суровость мужественного начала, до сих пор полностью

господствовавшего в этике, религии и общественности.

Был, конечно, и ряд других предпосылок исторических - не

говоря уже о метаисторических, - без которых основная задача не

могла быть решена; но достаточно, мне кажется, перечисления

пока и этих нескольких.

Итак, ближайшими, конкретными целями усилий демиурга

становились следующие: понижение преград между различными,

исторически сложившимися типами религиозности; усиление в душе

людей идей и чувств, направленных на борьбу с тиранией, на

преодоление мировой раздробленности, на соединение всех;

углубление чувства социального сострадания, жажды социальной

справедливости и сознания всеобщих социальных прав; раскрытие в

человеке тех потенций разума и рассудка, которые будут

способствовать стремительному прогрессу науки и техники;

разоблачение агрессивной и вампирической сущности государства;

снятие в сознании множества людей антагонизма между

духовно-аскетической и 'языческой' тенденциями и развитие

синтетического отношения к Природе; активизация в исторической

деятельности проявлений Вечно Женственного начала,

выразительница которого в России, Навна, обессиленная и

замученная, находилась в многовековом плену.

Перечисления этих объектов демиургической инвольтации

достаточно, чтобы уяснилась окончательная неприспособленность

для этой цели православной русской церкви. Но в направлении

именно всех этих идей устремлялась инвольтация демиургом и

Навною великих художественных гениев и наиболее глубоких

талантов России, тех, кого мы называем вестниками. Разумеется,

психологическая картина осложнялась при этом множеством чисто

человеческих факторов: культурных, общественных,

индивидуально-биографических, а иногда и воздействием могучего

еще излучения от великого духовного вместилища предыдущих

веков: от православия. Вторгались иногда и инспирации из

демонических миров, особенно из двух: Друккарга и Дуггура.

Если бы я посвятил характеристике миссий и судеб каждого

из русских вестников, даже ограничив себя при этом границами

искусства слова, хотя бы по одной главе, получилась бы

отдельная, свыше двадцати глав содержащая работа. Я вынужден

поэтому обойтись минимальным: числом характеристик,

неразвернутых и совершенно афористических, и суждения мои об

этих деятелях неизбежно будут иметь вид сообщений, почти

лишенных аргументации. Я принужден миновать, не останавливаясь,

эпохи Ломоносова, Державина и Карамзина и начать группу

метаисторических характеристик с того, чье имя издавна привыкли

связывать с началом золотого века нашей литературы.

О Пушкине, как это известно всякому, существуют: горы

исследований, высказывались тысячи суждений. Да позволено мне

будет присовокупить к этим характеристикам еще одну, сделанную

под таким углом зрения, какой-до сих пор не учитывался: под

углом зрения метаистории. Под этим углом зрения миссия Пушкина

заключается в том, что, создав емкий, гибкий, богатый и

чрезвычайной выразительный литературный язык и великолепный

стих, он этим дал решительный толчок процессу развития

всенародной любви к языку, к слову, к стиху и к самой культуре

языка как основного средства человеческого общения; вооружил

следовавших за ним во времени творцов этим совершенным

средством для выражения любых идей и чувств; разработал ряд

необходимых для этого новых жанров и сам возглавил процесс

художественного выражения этих идей и образов.

Какие же это идеи и какие именно образы?

Во-первых, это - идеи, связанные с задачей разоблачения

демонической природы государства и с укреплением комплекса

освободительно-моральных устремлений отдельной души и всей

нации. Сюда относится идея о непрощаемости преступления,

совершенного верховной властью, то есть сознание

несостоятельности той власти, которая основана на нарушении

этических норм (ода 'Вольность', и особенно 'Борис Годунов').

Сюда же относится идея неразрешимости ни в

рассудочно-логическом плане, ни в плане гуманистической совести