Даниил Андреев

Роза мира (Часть 3)

на земле. Нечто схожее

происходило, например, с Чеховым. Его миссией было пронизание

искусства слова любовью к людям в такой мере, к какой только

приближались Диккенс и Достоевский. Чехов стоял на совершенно

прямом пути. Закрытость его духовного зрения, слуха,

способности созерцания космических панорам - все это было

явлением временным, вызванным тем, что работа даймона была

устремлена на раскрытие в нем дара высшей любви, и когда эта

фаза работы была бы завершена, остальные способности раскрылись

бы одна за другой с потрясающею быстротой. К семидесяти годам

Чехов являл бы собой образец сочетания гениальности и святости.

Этому помешала только смерть в сорокачетырехлетнем возрасте,

только она.

Существует некий закон масштабов: становящаяся монада

делается тем более великой, чем глубже были спуски, которые ею

совершены, и страдания, которые пережиты. Монада эманирует из

Отчего лона в материю не для того, чтобы скользнуть по

поверхности одного из слоев планетарного космоса, а для того,

чтобы пройти его весь, познать его весь, преобразить его весь

и, возрастая от величия к величию, стать водительницей звезд,

созидательницей галактик и, наконец, соучастницей Отца в

творении новых монад и вселенных.

Отсюда наше чувство благоговения и преклонения не только

перед категориями прекрасного и высокого, но и перед

категорией великого.

Отсюда возникновение в нашей душе этого чувства при

соприкосновении с такими образами, как Эдип, Прометей, Фауст,

Дон Жуан, Брандт.

И именно грандиозные масштабы заложенных в них потенций

отличают 'детей Достоевского'.

Чем, в сущности, оправданы всевозможные, без конца

варьируемые от романа к роману, от персонажа к персонажу

'инфернальные' спуски этих героев? Какое положительное значение

могут принести наши блуждания вслед за ними по лабиринтам этих

страстей, этих убийств и самоубийств, телесных и духовных

растлений, по самым темным излучинам душевного мира? Не чреваты

ли такие странствия, напротив, опасностями поддаться соблазну,

перейти к подражанию, к совершению таких же непростительных,

даже преступных действий?

Те, кто любит Достоевского, часто ссылаются в оправдание

на то, что великий писатель учит различать в самой падшей душе

'искру Божию', что он внушает сострадание к несчастным и т. п.

Сострадание он действительно внушает, и сострадание великое. Но

всегда ли? Неужели главным компонентом в нашем отношении к

Ставрогину, к Петру Верховенскому, к Свидригайлову будет

сострадание? Да и обнаружение 'искры Божией' в Верховенском или

Смердякове служит плохим утешением; их преступных действий оно

не оправдает и не смягчит. Дело в другом: в том, что их в

какой-то мере - не то что оправдывает, но заставляет нас верить

в высокие возможности их потенций, иррационально нами ощущаемый

масштаб их. Это значит, конечно, не то, что с них снимается

ответственность за совершенное, а то, что у нас (во всяком

случае, у читателя, обладающего метаисторическим мироощущением)

возникает уверенность, что чем глубже спускались эти одержимые

соблазном души, чем ниже были круги, ими пройденные опытно, тем

выше будет их подъем, тем грандиознее опыт, тем шире объем их

будущей личности и тем более великой их далекая запредельная

судьба.

Как художник-этик, пробуждающий наше сострадание к

несчастным и падшим, Достоевский велик - так велик, что этого

одного было бы достаточно, чтобы упрочить за ним навсегда одно

из первых мест в пантеоне всемирной литературы. Не менее,

вероятно, велик он и как художник-вестник Вечно Женственного;

только искать веяние этого Начала нужно не в замутненных,

душевно искалеченных, внутренне потерявшихся, снижаемых

собственной истеричностью образах Настасьи Филипповны или

Катерины Ивановны, а в том варианте общечеловеческой темы, на

Западе разработанной в лице Маргариты и Сольвейг, который у нас

создал именно Достоевский. История Сони Мармеладовой и

Раскольникова - это потрясающее свидетельство о том, как das

Ewig Weibliche zieht uns heran*.

=================================================

* Вечно женственное влечет нас ввысь (нем.; 'Фауст' Гете.)

- Ред.

=================================================

Но еще более велик Достоевский именно тем, что проводит