Даниил Андреев

Роза мира (Часть 3)

в стране

демонов, излучения духовной радости, религиозного восторга и

благоговения становятся тончайшим материалом для творчества

затомисов; сорадование восполняет жизненные силы ангелов;

излучения высокой любви между мужчиной и женщиной поднимаются в

те миры, которые обозначены здесь как Волны Мировой

Женственности и только лазурные отдаленные зарева которых можем

мы воспринимать в минуты восхищения; сострадание же,

вдохновение, творческий пламень людей укрепляют обитель Логоса

Шаданакара.

Карамазовский 'черт' попытался конечно, окарикатурить эти

закономерности доведением их принципа до абсурда: по его

словам, душа одного подвижника стоит будто бы целого созвездия.

Созвездия - не созвездия, но во всяком случае рассудок был бы

потрясен и возмущен, если бы мог убедиться в странных законах

потусторонней 'арифметики'. Впрочем, она покажется не такой уж

странной, если мы вспомним, что существование Пушкина важнее

для русской поэзии, чем существование миллионов людей, пишущих

плохие стихи. Разумеется, это не значит, что ценность людей

измеряется только их отношением к поэзии, равно как и их

отношением к праведности.

Дар святости есть такой же дар, как гениальность или как

та незыблемая ось героического душевного склада, которая делает

человека способным не на отдельный героический акт (на это

способны многие), но на превращение своей жизни в героическую

повесть. Все эти три дара (так же, как и дар родомысла, но об

этом - в другой связи) заключаются в том, что к конкретной

человеческой личности, выдающейся по своим врожденным

способностям воспринимать светлую инспирацию иерархий,

посылается с детства (реже - в зрелом возрасте) один из

даймонов. Посланцы из мира крылатого человечества, где миссия

Христа была победно завершена и само человечество безмерно

опередило нас в своем духовном развитии, даймоны видят одну из

своих главных задач в помощи ниже расположенным, отстающим,

вообще подлежащим подниманию слоям бытия. Бодрствуя над людьми,

обладающими светлым даром, то есть специальною миссией, даймоны

становятся проводниками, через которые льется в разум и волю

человека воздействие Провиденциальных начал. Именно ощущением

их присутствия вызваны к жизни такие устойчивые представления,

как убежденность многих гениальных поэтов в присутствии

вдохновляющих муз, религиозных деятелей - в сопутствовании им

ангелов-хранителей, а некоторых мыслителей - в воздействии на

них даймонов в совершенно буквальном смысле.

Резюмируя, мы можем сказать, что абсолютное значение

христианского мифа заключено в нем самом; частное же

положительное значение его для метакультуры Российской состояло

в том, что он раскрывал над сверхнародом как субъектом познания

ту глубь и высь наивысших сфер Шаданакара, к которым стремится

сам демиург, увлекая за собой сверхнарод как свое творение. В

христианском трансмифе заключено (хотя в христианском мифе едва

приоткрыто) то общепланетарное долженствование, которое лежит

дальше - или выше - любых затомисов, любых стихиалей, любых

иерархий.

Из всех существовавших до сих пор и вполне определивших

себя культур человечества только две оказались способными выйти

из локальных пределов и распространить свои начала на весь

почти земной шар: культура Романо-католическая и культура

Северо-западная. Сколько причин этого влияния ни обнаруживали

бы историки - социально-экономических, географических,

общекультурных - и сколько ни пытались бы замалчивать

неудовлетворительность своих объяснений - для метаисторика,

нисколько не отвергающего относительного значения и механизма

этих причин, первичным, конечно, останется иное. Эту прапричину

он будет искать в том факте, что христианский миф, исконно

связанный не только с Эдемом и Монсальватом, но с реальностью

Небесного Иерусалима и самой Мировой Сальватэрры, сообщил

европейскому духу его истинные масштабы и сделал его способным

к действительно всемирной миссии.

Две другие христианские метакультуры, Византийская и

Абиссинская, были так стиснуты, так сжаты демоническими силами,

что существование одной из них в Энрофе прекратилось совсем, а

другая в своем пути была безнадежно задержана.

Пятой метакультурой, проникнутой лучами христианского