Ричард Бах

Чужой на Земле

Ибо, как отчасти уже прозвучало в ответе, свобода — это весело.

Она послушна, эта моя машина. Ей безразлично, что на малых оборотах она поглощает топливо, как водопад поглощает воду. Ей безразлично, что лесная мошкара разбивается о лобовое стекло внезапными кляксами вечности. Она летит над верхушками деревьев, потому что «именно этого я и хочу и потому что она послушная и безотказная машина. Потому что, одним движением затянутой в перчатку руки я дал ей жизнь. Потому что, на фюзеляже я выписываю ее имя. Потому что, я называю ее «она»5. Потому что я люблю ее.

Причина моей любви к этой машине кроется не в ее красоте, так как Тандерстрик — красоткой не назовешь. Моя любовь родилась из уважения к ее летным качествам. Моя машина, обретая жизнь в моих руках, ожидает от меня правильного и толкового пилотирования. Она простит мне моменты принуждения там, где дела у нее самой не идут гладко, и если для таких моментов есть все основания. Но если я постоянно буду заставлять ее летать так, как ей не положено, превышая скорость и температуру, с неожиданными рывками газа и управления, тогда, в один прекрасный день, она убьет меня холодно и равнодушно.

Я уважаю ее, и она, в свою очередь, уважает меня. И всё же я никогда не говорил: «Мы сели» или «Мы разнесли мишень в клочья». Всегда это было: «Я сел», «Я разбил танк». Без моего самолета я — ничто, тем не менее, все заслуги я приписываю себе. Впрочем, в моих словах нет ни капли эгоизма.

Я поднимаюсь в кабину моего самолета. Плечевыми ремнями и широким ремнем безопасности я пристегиваюсь к моему самолету (и пристегиваю крылья, скорость и мощь), подсоединяю кислородный шланг к маске (и могу дышать на высотах, где воздух сильно разрежен), подключаю радиокабель к черному шнуру шлема (и слышу частоты, недоступные обычному уху, могу разговаривать с десятками разных людей, занятых важными делами), включаю тумблер управления пушками (и могу одним пальцем разрубить пополам шеститонный грузовик, и могу перевернуть вверх дном тридцатитонный танк, слегка нажав кнопку пуска ракет), одну руку я кладу на ручку газа, другую — на утыканную кнопками рукоятку управления (и могу лететь).

Стреловидные алюминиевые крылья — это мои крылья, туго накачанные черные колеса — это мои колеса, и я чувствую их под собой, топливо в баках — это мое топливо, которое я пью и которым живу. Я уже не человек, я человек/самолет; мой самолет — это уже не просто Рипаблик F-84F Тандерстрик, а самолет/человек. Двое слились воедино, и это одно есть «я», который останавливает танк, давящий пехоту в окопах, сбивает вражеского человека/самолета, свалившегося из слепой небесной выси. И это «я» везет сейчас из Англии во Францию документы для командира крыла.

Бывает, стоя на земле или лежа на мягкой кушетке, я пускаюсь в размышления о том, как это я совершенно осознанно могу стать частицей самолета, забраться в эту немыслимо сложную кабину, делать в ней всё, что полагается, мгновенно принимать решения, то ли в групповых полетах, то ли выпуская в цель ракеты на огневом рубеже.

Эта мысль неотвязно преследует меня, пока я зашнуровываю противоперегрузочный костюм, влезаю в спасательный жилет, пока пристегиваюсь к креслу в тесной кабине. Эта моя тупая летаргия бубнит свое: «Как это я всё умудряюсь делать как надо?» — и хочет только одного — уйти в себя, позабыв о всякой ответственности управления современным самолетом по точной полетной схеме.

Но странное дело, стоит мне нажать кнопку «старт», как вся летаргия исчезает без следа. И, с этого момента, я готов к выполнению любой задачи. Я думаю о том, что предстоит сделать, и точно знаю, как это сделать, и выполняю задачу шаг за шагом, уверенно, твердо и правильно. Ощущение того, что я пытаюсь сделать невозможное, исчезает, едва я трону перчаткой тумблер, и не возвращается до той поры, пока я снова не расслабляюсь, отдыхая до очередного полета.

Мне не дает покоя вопрос, у каждого ли перед полетом пересыхает боевой задор. Я никогда не спрашивал об этом других пилотов, никогда не слышал, чтобы другие об этом говорили. Впрочем, до тех пор, пока меня мгновенно исцеляет прикосновение к тумблеру, мне не о чем беспокоиться.