Ричард Бах

Чужой на Земле

горючего и немедленно получив разрешение на посадку. У меня в основном баке оставалось топлива еще на добрых десять минут, поэтому я охотно уступил дорогу этой громадине, которой срочно надо было садиться. Спустя неделю я узнал, что минимальный запас топлива для транспортных самолетов установлен в размере 30 минут полетного времени. А мой двигатель уже три раза сожрал бы весь свой запас, пока его резерв топлива стал бы по-настоящему критическим.

Я с должным почтением отношусь к тому факту, что мой самолет сжигает топливо и каждый полет завершается без особого излишка в баках, но я горд и тем, что для меня это самое обычное, повседневное дело, и когда я начинаю тревожиться за резерв горючего в баках, это по-настоящему заслуживает тревоги.

Всё это летное ремесло немного — может, чуть больше, чем немного, — похоже на попытку «просачковать» жизнь. С десяти утра я летаю над городами Франции и Германии и думаю обо всех этих людях там, внизу, которые трудом зарабатывают себе на жизнь, пока я легко и непринужденно распускаю за собой длинный шлейф инверсионного следа.

И во мне возникает ощущение вины. Я лечу на высоте 30000 футов, занимаясь делом, которое люблю больше всего на свете, а они сидят там внизу, в жаре, и вряд ли чувствуют себя равными богам. Но это уж их дело. Все они могли бы стать летчиками-истребителями, если бы захотели.

Мои соседи в Соединенных Штатах обычно смотрели на меня с некоторым снисхождением, дожидаясь, пока я вырасту из ребяческой радости полетов на самолетах, пока я наконец прозрею и приду в чувство, и стану практичным, и остепенюсь, и уйду из Национальной гвардии, и буду проводить выходные дома.

Им было трудно поверить, что я буду летать до тех пор, пока Гвардии будут нужны люди за штурвалами самолетов, пока за океаном есть ВВС, готовые к войне. До тех пор, пока я считаю, что моя страна — это замечательное место для жизни и потому у нее должен быть свой шанс оставаться таким же славным местом.

В кабинах крохотных серебристых точек на острие длинных инверсионных следов сидят отнюдь не одни лишь непрактичные юноши. Среди них еще много старых воздушных волков — пилотов, летавших еще на Джагах7 и Мустангах, Спитфайрах и Мессершмиттах давно минувшей войны.

Даже пилоты Сейбров и Хогов времен войны в Корее достаточно опытны, чтобы называться «старичками», и все они стали теперь командирами звеньев и эскадрилий американских ВВС в сегодняшней Европе. Но с каждым днем их число понемногу тает, а рядовые пилоты НАТО, в большинстве своем, сами никогда пороху не нюхали.

Существует, правда, подспудное и не слишком доброе чувство: пилоты-фронтовики вовсе не так опытны, как должны бы. Но единственное различие состоит в том, что со времен Кореи никто уже не носит боевых нашивок на мундирах. Вместо обстрела конвоев с войсками противника, они бьют по макетам либо имитируют во время учений боевые заходы на войска НАТО всего в нескольких милях от колючей проволоки, разделяющей Восток и Запад.

И целыми часами они гоняют на учебных полигонах. Наш полигон — это небольшая кучка деревьев, травы и пыли на севере Франции, и в этой кучке расставлены восемь полотнищ с нарисованными черными кругами, натянутых на вертикальные квадратные каркасы. Полотнища греются на солнце и ждут.

Я один из четверки истребителей с позывными «Рикошет», и мы подходим к полигону сомкнутым строем. Мы мчимся в какой-нибудь сотне футов над земной твердью, и каждый пилот звена «Рикошет» предельно сосредоточен. Ведущий звена сосредоточен на том, чтобы гладко пройти последний разворот, чтобы удержать скорость на 365 узлах, чтобы немного набрать высоту, чтобы четверка не врезалась в соседний холм, чтобы выбрать точку, где он отвалит от остальных самолетов и начнет разворот на цель, ведя за собой звено.

Рикошет Два старается лететь как можно ровнее, чтобы Тройке и Четверке было легче держаться в строю. Рикошет Три летит, следя лишь за Ведущим и Двойкой и стремясь лететь ровно-ровно, чтобы Четверка сохраняла минимальную дистанцию.

Что до Рикошета Четыре, то я думаю о том, как удержаться в строю и больше ни о чем, но чтобы полет хорошо смотрелся в глазах полигонного офицера, сидящего на своей вышке. Я отлично понимаю, что каждый второй самолет звена старается делать всё, чтобы облегчить мою задачу, и чтобы отблагодарить их за эту заботу, я должен лететь так ровно, чтобы вся заслуга принадлежала им.