Ричард Бах

Чужой на Земле

идут ниже Ведущего, а Рикошет Четыре летит ближе к земле, чем любой из них. Но бросить хотя бы полусекундный взгляд на землю — значит, быть плохим ведомым. Ведомый полностью, абсолютно и безусловно доверяет своему Ведущему. И если сейчас Ведущий Рикошета летит слишком низко, если он чуть не подтянет звено вверх, чтобы пройти над холмом, мой самолет превратится в облако грязи, рваных кусков металла и оранжевых языков пламени.

Но я верю человеку, который летит сейчас Ведущим Рикошета, и он на один дюйм поднимает звено над самым холмом, и мой самолет пролетает над ним, словно над долиной; я лечу там, где мне положено лететь, и я верю своему Ведущему.

Как и положено Четверке, я лечу немного ниже и левее, так что мне видны белые шлемы трех остальных пилотов. Это всё, что мне полагается видеть, и всё, что меня интересует: три шлема в трех самолетах на одной прямой линии. Что бы ни делало звено, я не покину строй, держась на одной линии с тремя белыми шлемами. Звено набирает высоту, пикирует, уходит от меня в крутой вираж, возвращается обратно; смысл всей жизни состоит для меня в том, чтобы управляться как следует с рычагом газа, ручкой у правления, ножными педалями и кнопкой триммера, чтобы оставаться в строю и удерживать шлемы на одной линии.

Вот мы над целью, и... внезапно оживает радио. — Рикошет Ведущий, отхожу вправо. — Знакомый голос, который я так хорошо знаю; голос, слова, человека, его семью, его проблемы, его стремления; в тот же момент, коротко вспыхнув серебром, стреловидное крыло уходит вверх и в сторону и начинает боевой разворот для того, чтобы отточить мастерство в конкретном способе разрушения. Теперь на линии осталось только два шлема.

Как только Ведущий отваливает в сторону, Рикошет Два становится Ведущим звена. Его шлем наклоняется вперед, он уже не следит за первой машиной, он смотрит прямо вперед и начинает отсчет. Тысяча один, тысяча два, тысяча срыв! И теперь сам, коротко блеснув металлом крыла, Рикошет Два исчезает, а у меня теперь до смешного простая задача — держать строй с одним-единственным самолетом. Чей пилот уже смотрит прямо вперед. Тысяча один, тысяча два, тысяча срыв! Блеснул крылом Третий, всего в нескольких футах от моего крыла, и я теперь лечу один.

С отрывом Третьего моя голова повернута только вперед, и я начинаю считать. Тысяча один до чего же сегодня замечательный денек на небе всего несколько тучек и мишени будут отлично видны. Хорошо немного расслабиться после полета в строю Хотя вообще-то здорово всё получилось Второй и Третий держались отлично тысяча два хорошо что утро безветренное.

Не хотелось бы тряски именно сейчас когда я взял мишень в перекрестие прицела. Сегодня будет удачный день для меткой стрельбы. Посмотрим, прицел установлен и зафиксирован, проверю гашетку позже вместе с остальными переключателями; до чего же пустынное место, если доведется здесь катапультироваться. Держу пари в десятке миль вокруг нет ни одной деревни тысяча срыв!

Ручка управления в правой перчатке делает резкий рывок вправо и назад, и горизонт, крутнувшись, теряется из виду. Противоперегрузочный костюм раздувается, плотно облегая ноги и живот. Шлем тяжел, но знакомой тяжестью, и не доставляет неудобства. Зеленые холмы взметнулись передо мной высокой вертикалью, и я окидываю глазами небо справа, чтобы отыскать остальные машины.

Вот они. Ведущий крохотным наконечником стрелы выходит в двух милях от меня на последний разворот перед заходом на цель и почти готов к выходу на боевой курс. Двойка, плоское пятнышко покрупнее, несется за Ведущим в полумиле от него. Тройка только разворачивается вслед за Двойкой; он набирает высоту и сейчас находится в тысяче футов надо мной. А далеко внизу виднеется просвет полигона и крохотные точки освещенных солнцем мишеней. У меня еще уйма времени.

Тумблер включения пулеметов под красным пластиковым колпачком выводится левой перчаткой в положение пулеметы, визир прицела открыт и установлен на нулевой угол наклона. Я жму на рычаг газа, чтобы довести расчетную дальность для прицела до 1000 футов. И по-иному берусь за ручку управления.