Ричард Бах

Чужой на Земле

очень неуютно лететь ночью над облачностью, не имея возможности перекинуться словечком с людьми на земле. Перчатка перемещается вправо, к переключателю частоты командного радио. Я не даю себе труда взглянуть, как оно работает, поскольку от меня требуется лишь один раз щелкнуть переключателем.

Индикатор на приборной панели тасует цифры в окошках и наконец решает остановиться на подсвеченной красным цифре 18. Одним этим щелчком я выхожу на связь с совершенно другой группой людей, вдали от деловой суеты центра управления полетами Франс, в спокойной пасторальной обстановке радара Кальва.

Я знаю, что этот стереотип может себя не оправдать, поскольку радиолокационные станции, хотя и поменьше, чем крупные центры управления воздушным движением, нередко более загружены и заняты. Однако, когда бы я ни вызывал радиолокационную станцию, мне всегда немного легче на душе и воображение рисует небольшое строение из красного кирпича посреди поля ярко-зеленой травы с пасущейся невдалеке коровой.

— Радар Кальва, Радар Кальва, ВВС Два Девять Четыре Ноль Пять, как слышите меня на частоте один восемь.

У меня примерно один шанс из трех, что радио заговорит на этой частоте, если оно молчало на частоте КДП Франс. Корова, что наелась на травке у кирпичного домика, уже спит грубо обтесанной глыбой в темноте. В окне домика появился свет, и чья-то тень мелькнула на стекле и потянулась к микрофону.

— ...оль пять....вы… ажение… Кальва?

Да, УКВ-передатчик явно пора списывать. Но даже если он совсем выйдет из строя, у меня всё еще есть разрешение идти в эшелоне 330 до самого Шомона. В отдельных случаях, вроде этого, я жалею, что у самолета нет еще одного средства связи. Но F-84F был создан для боя, а не для болтовни, и я должен управляться с тем, что есть под рукой.

— Радар Кальва, Четыре Ноль Пятый не смог связаться с КДП Франс, прошел Лаон в один ноль, эшелон три три ноль, полет по приборам, расчетное время прибытия в Шпангдалем два восемь, Висбаден. —Дурацкая попытка. Выстрел вслепую. Но, по крайней мере, информация прозвучала в эфире, а я доложился, как положено. Я слышу, как нажимается кнопка микрофона в Кальве.

— ...ять... ротко льно искаж... переходите... запятая ноль...

Кальва предлагает перейти на другую частоту, но пока я до конца пойму, что они говорят, я окажусь слишком далеко, чтобы это имело какое-то значение. Попытка доложиться по радио в таких условиях похожа на попытку докричаться через глубокую, полную ветров пропасть; трудно и практически безнадежно. Я повторяю доклад, чтобы соблюсти правила, переключаюсь на ручную настройку и перестаю об этом думать.

Ничего не поделаешь. Хорошо бы услышать последнюю сводку погоды по моему маршруту, но даже сделать так, чтобы моя просьба была услышана и понята, было бы немыслимо трудно. А об ответе и говорить нечего. К тому же погода представляет для меня чисто теоретический интерес. Ведь даже если я услышу сообщение о подходе шквала, мощной турбуленции и тяжелом обледенении на высоте до сорока тысяч футов, всё равно поворачивать будет уже поздно.

Ложась на курс, который приведет меня в Шпангдалем, я оглядываюсь через левое плечо. За мной тянется инверсионный след. Плавно изгибаясь за моей спиной, словно узкий пенный след глиссера, под звездами завис бурлящий туннель искристого серого тумана — пройденный мною путь. Люди, имеющие дело с радиозондами и графиками верхних слоев атмосферы, четко и ясно объяснят вам природу инверсионных следов в соответствии с законами атмосферной физики.

А он похож на стаю светлячков. При желании я мог бы отыскать на этот счет подробные разъяснения в книгах и научных журналах. Но когда я вижу его совсем рядом, он кажется живым, таинственным и мерцает сероватым сиянием. Глядя на свой след на вираже, я вижу его подъемы и спуски там, где я касался рулей высоты, чтобы удержать машину в эшелоне 330. Он похож на волну морского прибоя, очень ласковую, не для тех, кто любит острые ощущения.