Ричард Бах

Чужой на Земле

из которых сложен в этот вечер высотный мир между Абвилем и Шпангдалемом. Одинокое это чувство.

Но кое-какая работа у меня всё же есть. Вернемся к кофемолке. Скрип, скрип на частоту 428. Погромче. Эфир. И теперь уже совершенно безошибочно, S, потом Р и следом А. Городок с тысячами жителей, с их заботами и радостями, с людьми и со мной. Я один и лечу в шести милях над их землей, а их город даже не светится сероватым пятном сквозь облака. Их городок — это S, и Р, и А в мягких наушниках. Их городок — это кончик стрелки в верхней части шкалы.

Переключатель «Такана», пощелкивая под правой перчаткой, выходит на канал 100, и после короткого момента нерешительности современный безотказный индикатор показывает, что до маяка Шпангдалема остается еще 110 миль. Если не принимать во внимание отказ УКВ-радио, полет проходит довольно гладко. Далеко впереди справа в громоздящихся тучах мелькает слабая вспышка, словно кто-то с трудом пытается оживить гигантским сварочным стержнем электрическую дугу. Но расстояния по ночам обманчивы, и эта вспышка могла блеснуть над любой из четырех приграничных стран.

В связи со своим ремеслом пилота я много странствовал и видел миллионы квадратных миль земли и облаков над этой землей. Как призванный из резерва летчик Национальной гвардии, в Европе я исколесил своими шасси сотни миль асфальтовых и бетонных аэродромов в семи странах. Могу даже сказать, что повидал Европу поболее, чем многие, но Европа для меня совсем не такая, как для них. Это сшитая из лоскутков земля, широкая и просторная в солнечном свете, покрытая на юге морщинами Пиренеев, а на востоке — складками Альп. Это земля, на которой кто-то рассыпал целую пригоршню аэропортов, и мне вечно приходится их отыскивать.

Франция — это вовсе не та Франция, что на туристических плакатах. Франция — это авиабаза Этен, и авиабаза Шатору, и авиабаза Шомон, и Марвиль. И лоскутное одеяло Парижа, раскинутое по берегам их любимой Сены, и эти его лоскутки, словно застывшая лава, обтекают шикарные взлетные полосы Орли и Ле Бурже. Франция — это изо дня в день шаги по бетону к оперативному отделу части, и неприметное присутствие маленьких деревушек за периметром ограждения, и повсюду разбросанные холмы.

Европа — это до смешного тесное место. С высоты 37000 футов над Пиренеями я вижу холодную Атлантику у берегов Бордо и побережье Французской Ривьеры у Средиземного моря. Я вижу Барселону, а в туманной дымке — и Мадрид. За тридцать минут я могу пролететь над Англией, Голландией, Люксембургом, Бельгией, Францией и Германией. Моя эскадрилья без посадки перелетает за два с половиной часа в Северную Африку; она патрулирует границу между Восточной и Западной Германией и может слетать в Копенгаген на уик-энд. Вот такой была школа человечества. Маленький школьный дворик.

Правда, я редко получаю непосредственное визуальное представление о почтовой марке, именуемой Европой, потому что большую часть времени земля скрыта под толстыми слоями облачности, этими серо-белыми морями, которые разливаются от горизонта до горизонта без малейшего просвета. Именно погода в Европе, как, впрочем, и в Штатах, напоминает мне, время от времени, что хоть я и могу одним прыжком перемахнуть с континента на континент, но я отнюдь не так равен богам, как себе представляю.

Летом одни облака, бывает, вздымаются до высоты 50000 футов, другие вообще вскипают и формируются быстрее, чем я успеваю набрать высоту. Я почти всегда прав, когда говорю, что у меня всепогодный самолет, но тучи не спускают глаз с таких нахалов и достаточно часто напоминают мне, где мое место.

Бывает, клубящиеся массы белых облаков могут лишь слегка встряхнуть мой самолет. А в другой раз я влетаю в такую же тучу и выбираюсь из нее, бесконечно благодаря человека, который придумал защитный шлем. Как бы крепко ни держали привязные ремни, некоторым тучам вполне по силам с размаху хватить моим шлемом по стеклу фонаря и погнуть крылья, которые, как я мог бы поклясться, невозможно согнуть ни на дюйм.