Ричард Бах

Чужой на Земле

Здесь не место смятенному человеческому существу по имени пилот самолета и не место зависимости от великого множества вращающихся стальных деталей, которые должны вращаться, как следует, чтобы человек мог удержаться в небе. Которое он любит. — Вас понял, — говорю я. А что еще говорить? Горы — это действительно, довольно пересеченная местность.

Это всегда интересно. Земля движется внизу, звезды движутся вверху, погода меняется, и редко, очень редко одна из десяти тысяч деталей, составляющих тело самолета, вдруг отказывает. Полет для пилота никогда не бывает опасным, ибо человек должен быть по-настоящему не в себе или подчиняться велению долга, чтобы по своей воле оставаться в положении, которое сам считает опасным. Время от времени самолеты разбиваются, время от времени гибнут пилоты, но сами полеты — это неопасно, это интересно.

Хорошо бы в один прекрасный день узнать, какие из моих мыслей принадлежат только мне, а какие — всем, кто пилотирует истребители. Одни летчики высказывают свои мысли вслух по давно укоренившейся привычке, другие не говорят о них ни слова. Одни рядятся в маски обыденности и невозмутимости, причем, уже издалека видно, что это маски. Другие носят эти личины настолько убедительно, что я начинаю задумываться, а может, они и в самом деле так невозмутимы.

Единственные мысли, которые я знаю, принадлежат мне одному. Я могу заранее сказать, как стану управлять своей личиной в любой ситуации. В аварийных ситуациях это будет сдержанное безразличие, рассчитанное на то, чтобы вызвать восхищение в сердце всякого, кто услышит мой спокойный голос по радио. Хотя, вообще-то, это не мой метод. Однажды я разговаривал с летчиком-испытателем, который рассказал мне о своем способе успокаиваться в аварийных ситуациях.

Он считает вслух до десяти в кислородной маске, прежде чем нажать кнопку микрофона и начать разговор. Если ситуация такова, что у него нет десяти секунд на отсчет, он предпочитает ни с кем не говорить, — в эту минуту он уже катапультируется. Однако, в менее опасных случаях, к моменту окончания счета его голос свыкается с возникшей ситуацией и звучит по радио так ровно, словно докладывает над верхушками легких облаков в ясном небе.

Есть и другие мысли, о которых я не говорю вслух. Разрушения, которые я произвожу на земле. Не слишком-то в ладах с Золотым правилом: свалиться на вражескую колонну и разнести грузовики в щепки шестью скорострельными тяжелыми пулеметами, или выплеснуть напалм на людей, или выпустить двадцать четыре ракеты по их танкам, или сбросить атомную бомбу на какой-нибудь их город. Об этом я никогда не говорю. И стараюсь отыскать для себя веское обоснование, пока не нахожу собственного хода рассуждений, что позволит мне делать всё это, не испытывая укоров совести. Я уже довольно давно нашел решение — логичное, верное и эффективное.

Враг есть зло. Он хочет поработить меня и завоевать мою страну, которую я очень люблю. Он хочет отнять у меня свободу и приказывать мне, что думать и что делать, и когда думать, и когда делать. Если это он хочет творить со своим народом, который не имеет ничего против такого обращения, я возражать не стану. Но ни со мной, ни с моей женой, ни с дочерью он этого не сделает. До того, я успею его убить.

Так что все эти точечки с ногами, разбегающиеся врассыпную от застрявшей в пути колонны под огнем моих пулеметов, — это вовсе не люди с такими же мыслями, чувствами и привязанностями, как у меня; это носители зла, которые намерены отнять у меня мой образ жизни. А экипаж танка — это не пятеро до смерти напуганных человеческих существ, которые молятся каждый на свой лад, когда я вхожу в пике и совмещаю белую точку прицела с черным прямоугольником их танка; они носители зла, которые намерены убить тех, кого я люблю.

Большой палец на пусковой кнопке, белая точка на черном прямоугольнике, палец уверенно нажимает кнопку. Легкий, едва слышный посвист под моими крыльями, — и четыре черных дымных хвоста сходятся внизу, на танке. Выхожу из пике. Небольшая тряска, когда мой самолет проносится над взрывными волнами ракет. Они — это зло.