Ричард Бах

Чужой на Земле

воздушные тормоза — включены, газ — выключен, альтиметр, тормозной парашют, прицел, «Такан»1, радиокомпас, кислород, генератор, система опознавания «свой-чужой».

Перчатки мелькают по всей кабине, глаза наблюдают. В конце действа правая перчатка поднимается вверх и, описав круг, дает знак человеку внизу, который ждет, поеживаясь на ветру. С проверкой покончено, и две секунды спустя, запускается двигатель. Теперь включаем газ, перчатка вниз, тумблер стартера в положение старт.

Тут уже некогда ни глазом моргнуть, ни дух перевести. Десятую долю секунды слышно тихое шипение, и сразу же мощно сотрясается морозный воздух. Резко, мгновенно — воздух и искры, и реактивное топливо номер четыре. Мой самолет сконструирован так, что двигатель запускается взрывом. И никак иначе. Вот только грохот такой, словно от неосторожной спички взорвался бочонок с порохом или ручная граната или пальнула пушка. Человек на земле болезненно ежится.

С этим взрывом, словно внезапно распахнув глаза, оживает мой самолет. Его пробуждение мгновенно. Громовой удар смолк так же быстро, как нагрянул, и ему на смену приходит тихий, всё нарастающий вой, который стремительно взлетает ввысь и так же быстро соскальзывает в небытие. Не успевает он стихнуть, как камеры сгорания в утробе двигателя уже начинают оправдывать свое название. Огонь раскручивает турбину.

Турбина раскручивает компрессор. Компрессор сжимает воздух и горючее в пламя. Слабые желтые огоньки превращаются в мощные голубые факелы, каждый в своем отдельном круглом отсеке, — и чудовищная силовая установка больше не нужна. Взмах правой перчатки, палец указывает в сторону — убирай силовую установку, дальше я сам.

Температура газов на выходе из сопла установилась на 450 градусах, это норма. Судя по тахометру, двигатель работает на 45 процентов максимальной мощности. Воздух стремительным потоком врывается в ненасытное жерло турбины и раздирает душу визгом, словно бэнши2, посаженный на цепь в ледяной черноте и обжигающем голубом пламени.

Стрелка прибора указывает давление в гидравлической системе. Рычаг воздушного тормоза убран, и два толстых куска стали втягиваются в гладкие борта моей машины. Радужные огоньки гаснут по мере того, как растет давление в топливной системе и маслопроводах. Я только что появился на свет, чувствуя, как ветер тихонько тянет меня за концы шарфа. Чувствуя, как ветер голосит в зализанном серебре рулей. Чувствуя, как ветер ревет в соплах моего двигателя.

Упорно не гаснет лишь одна лампочка над табличкой с надписью фонарь кабины не закрыт. Левая перчатка тянется назад, к небольшой стальной ручке. Правую я поднимаю высоко над головой и хватаюсь за раму фонаря из двухслойного плексигласа. Слегка тяну раму вниз — и фонарь беззвучно смыкается над моим крохотным мирком. Сжатую левой перчаткой ручку я двигаю вперед, слышу притушенный щелчок замков, вижу, как, мигнув, гаснет огонек. Ветер в моем шарфе стихает.

Все эти ремни, замки и провода прочно удерживают меня в глубокой заводи тусклого красного света. В этой заводи есть всё, что мне следует знать о моем самолете, положении в пространстве и высоте полета, пока я не переведу рычаг газа в положение выключено спустя один час двадцать девять минут в 579 милях от авиабазы Уэзерсфилд, Англия.

Для меня эта база ничего не значит. Когда я здесь приземлился, это была всего лишь длинная посадочная полоса в лучах заката; неведомый оператор, дающий указания по рулежке, и поджидавший меня в оперативном отделе незнакомец с туго набитым брезентовым мешком. Едва приземлившись, я сразу заторопился. Я всегда тороплюсь улететь.

Уэзерсфилд с его изгородями и старыми дубами, этой, по-моему, неотъемлемой частью любого английского городка, с его каменными домами и замшелыми крышами, с его жителями, видевшими, как Битва За Англию расписывает небо черными росчерками дыма, — он для меня всего лишь остановка на полпути. Чем скорее я покину Уэзерсфилд, эту узкую полоску света во мраке, тем скорее допишу письмо жене и дочери, тем скорее улягусь в свою одинокую постель и вычеркну еще один день из календаря. И тем скорее я смогу перенестись на другой берег неизвестности, сиречь погоды, высоко над Европой.

На черном массивном рычаге газа под левой перчаткой есть кнопка микрофона, и я нажимаю ее большим пальцем.