Ричард Бах

Чужой на Земле

на базу один. Его тут же вызвали доложить о случившемся.

Все ждали, поглядывая на часы. «У Дона Слэка есть в резерве горючего на 10 минут», — повторяли мы про себя. Кроме того, мы думали о скалах, которые простояли уже много тысяч лет. Самая высокая из них достигала 6188 футов. Дон Слэк погиб. На поиски отправили спасательные вертолеты, хотя потолок хорошей видимости был слишком низок, чтобы обнаружить место катастрофы на склоне горы.

Мы также перебрали все возможности того, что он жив: приземлился в другом аэропорту с вышедшей из строя системой связи, выпрыгнул с парашютом и сейчас находится в глухом лесу или в деревне, в которой нет телефона. «Сейчас у него кончилось топливо». Но никому не было до этого дела. Мы чувствовали, что Слэк погиб.

Никаких официальных сообщений. Вертолеты всё еще ищут, а дежурный сержант пришел, чтобы справиться о том, сколько часов провел в воздухе покойный лейтенант Слэк. Его ячейка для парашюта рядом с моей пустует. В ней остался только пустой нейлоновый мешок. Я долго не мог оторвать от него взгляда.

Пытаюсь вспомнить, что сказал ему, когда мы виделись в последний раз. Не могу. Наверное, это было что-то пустяковое. Вспоминаю о том, как мы толкали друг друга, вытаскивая наше громоздкое обмундирование из соседних ячеек. Судьба распорядилась так, чтобы один из нас расплющился о скалистые горы, а другой в это время стоял и смотрел на пустой нейлоновый пакет в ячейке для парашюта.

Дома у Дона осталась семья. Он как раз на днях купил себе новенькое «рено», которое ждет его у входа в корпус. Однако всё это не впечатляет меня так, как то, что его шлем, парашют и летный костюм отсутствуют на своем месте, и то, что у него сегодня по расписанию еще один полет. Какой наглой самоуверенностью веет от доски расписаний, на которой жирным карандашом сделана эта запись.

Человек, парашют которого так долго находился рядом с моим, стал первым гвардейцем Военно-Воздушных Сил, погибшим на территории Европы. Это стыдно, грустно или обидно? Виновен ли в этом президент? Если бы нас не передислоцировали в Европу, Дон Слэк не врезался бы во Франции в горный склон, возвышающийся до 6188 футов. Миссис Слэк вправе обвинять в этом президента.

Однако, если бы Дон и другие гвардейцы вместе со своими самолетами не были здесь, наверняка в Европе пострадало бы намного больше американцев. Так же, как и первый часовой в начале войны в 1776 году, Дон погиб, защищая свою страну.

Сегодня, когда я совершаю перелет от Уотерсфилда до Шомона, пришел мой черед бросить жребий в этой игре. Хотя я всё ещё надеюсь, что не попаду в грозу, поскольку смогу загодя обнаружить опасные облака, во мне пришел в действие защитный механизм, который взвешивает все мои поступки на предмет оправданности риска.

Этот механизм оснащен рычагом газа, напоминающим тот рычаг, который я сжимаю сейчас в своей левой руке. Я могу, сбросив газ, приостановить работу этого механизма, как и поступаю во время воздушного боя и других ответственных маневров в воздухе. В этом случае нужно сконцентрировать все силы на выполнении задания.

Горизонт при этом кружится, извивается и исчезает, а французские холмы мелькают перед моим плексигласовым стеклом так, словно они нарисованы на сфере, вращающейся вокруг моей кабины. Однако, на учениях и на войне есть нечто неизменное: цель. Когда нужно поразить цель, о предосторожностях забывают. Осмотрительность выбрасывают на ветер, который несется навстречу самолету со скоростью 400 узлов. При этом, пилот думает лишь о том, как поразить вражеский самолет и не дать ему «сесть на хвост».

Когда же мой защитный механизм работает в своем обычном режиме, он напоминает компьютер, который тщательно взвешивает все факторы риска и все возможные желательные последствия. Я не сторонник полетов под мостами, потому что, при этом, человек рискует большим, чем он может приобрести. И, в то же время, учебные полеты на высоте 50 футов не возмущают мой защитный механизм, потому что риск, в данном случае, окупается ценностью приобретаемого опыта. Ведь летая на малой высоте, я приобретаю навыки управления истребителем в условиях ограниченного поля зрения — при этом, я вижу не дальше, чем за две мили перед собой.