Ричард Бах

Чужой на Земле

а с запада даже явился бы одинокий Райан.

А дальше, за слиянием рек, целая стая Нъюпоров и Пфальцев, Фоккеров и Сопвичей, Фарманов и Блерио, летательных аппаратов братьев Райт, дирижаблей Сантос-Дюмона, монгольфьеров, ястребов, и все они кружат, кружат. А люди смотрят на них с земли. В точно такое же небо, как нынче ночью. Вечное небо, мечтающий человек. А река течет. Вечное небо, рвущийся к облакам человек. А река течет. Вечное небо, покоряющий человек.

Сегодняшние Тэнгмир и Биггин-Хилл — это безмятежные квадраты освещенного бетона, укрытые проплывающими под моим крылом облаками. А аэропорт под Абвилем и вовсе погружен во мрак. Но остается еще кристально чистый воздух. Он что-то тихо шепчет над фонарем кабины и с ревом врывается в жерло турбины у меня под ногами.

Очень печально оказаться вдруг живой частицей того, что должно оставаться уделом воспоминаний и поблекших кинокадров. И весь смысл пребывания на другом конце Атлантики заключен для меня в постоянной готовности слить их воедино со свежей памятью о Нашей победе над Ними и нажать спуск фотокинопулемета, чтобы добавить к исторической хронике несколько новых кадров. Я здесь, чтобы стать частицей Войны, Которая Могла Бы Быть, и здесь мое единственное место, если она станет Войной, Которая Есть.

Но вместо того, чтобы научиться ненавидеть или проникнуться большим презрением к противнику, грозящему нам из-за мифического «железного занавеса», я, вопреки самому себе, узнал, что, в сущности, он может быть таким же живым человеком, как и я. За недолгие месяцы, проведенные в Европе, мне приходилось жить и с немецкими летчиками, и с французскими, и с норвежцами, и с канадцами, и с англичанами.

Чуть ли не к собственному изумлению, я обнаружил, что американцы вовсе не единственный народ в мире, который летает на самолетах из чистой любви к небу. Я узнал, что все летчики говорят на одном языке и понимают одни и те же невысказанные слова, из какой бы страны они ни были. Они летят навстречу одним и тем же ветрам и бурям. И чем больше дней проходит без войны, тем чаще я задаю себе вопрос: неужели летчик, живя в определенной политической обстановке, не имеет ничего общего с остальной летной братией, рассеянной по всему многообразию политических режимов, какие есть на свете?

Этот человек-загадка, этот русский летчик, о чьей жизни и мыслях я так мало знаю, становится в моем воображении человеком, не лишенным некоторого сходства со мной. Он летает на самолете, напичканном ракетами, бомбами и пушками не потому, что любит разрушать, а потому, что любит свой самолет. Ведь в любых ВВС полеты на умной, совершенной машине неотделимы от ремесла убийства, когда дело доходит до войны.

Я даже проникаюсь симпатией к этому воображаемому вражьему пилоту, тем более что человек этот, как бы, вне закона, никому не известный, и потому, некому засвидетельствовать то доброе, что в нем есть, зато слишком многие с готовностью осудят его за зло.

Если здесь, в Европе, будет объявлена война, я так никогда и не узнаю правды о человеке, который поднимается в кабину самолета с красными звездами. Если будет объявлена война, нас натравят друг на друга, словно изголодавшихся волков. Какой-нибудь мой друг — настоящий, преданный друг, а не воображаемый, не сотканный из вероятностей — рухнет под пулеметами русского пилота. Где-нибудь под его бомбами погибнет американец.

И в это самое мгновение меня поглотит одно из бесчисленных бедствий войны; я потеряю уйму невстреченных друзей среди русских летчиков. Я буду радоваться их гибели, буду гордиться тем, что своими ракетами и пушками уничтожаю их замечательные самолеты. А если только я поддамся ненависти, я и сам неизбежно измельчаю. В своей гордыне я стану менее достойным этой гордости. Я буду убивать врагов и, делая это, навлеку на себя смерть. И это меня печалит.

Но этой ночью войну так и не объявили. В дни покоя и мира иногда кажется, что наши страны вполне могли бы научиться как-то уживаться друг с другом, и этой ночью, придуманный мною восточный пилот, более реальный, чем призрак, которым он стал бы во время войны, тоже летит в своем одиноком самолете навстречу своей капризной погоде.