будет как-то приподнять этот самолет, — сказал Стэн, — чтобы снять нагрузку с шасси, пока ты будешь приваривать крепления. У меня здесь есть большая А-образная рама, и мы сможем это сделать. Он еще чем-то погромыхал в недрах своего ангара и вышел, таща за собой 15-футовый обрезок стальной трубы.
— Она там, под стеной, так что можно ее вытащить прямо сейчас и сложить. Через десять минут мы сложили трубу в высокую консоль, с которой можно было спустить лебедку, чтобы поднять переднюю часть самолета. Дело оставалось только за лебедкой.
— По-моему, где-то в сарае у меня был полиспаст... Конечно, есть. Едемте со мной и заберите его. Я отправился вместе со Стэном в его сарай, находившийся в двух милях от Пальмиры. — Я живу ради моих самолетов, — говорил он, пока мы ехали. — Я не знаю... я действительно чуть помешан на самолетах. Не знаю, что я стану делать, когда завалю медкомиссию... думаю, всё равно буду летать.
— Стэн, ты просто не знаешь... просто не знаешь, как я тебе признателен. — Чего там. Хорошо, что эти стойки вам сгодились, вместо того, чтобы валяться в ангаре. Я даю рекламу и много запчастей продаю тем, кто в них нуждается. Здесь вы можете взять любую стойку, но какому-нибудь пройдохе, который развернется и тут же их перепродаст, они обошлись бы в пятьдесят долларов. У меня в ангаре есть всё необходимое для сварки и еще много чего, что вам могло бы пригодиться.
Мы свернули с шоссе и остановились у старого, с облупившейся краской красного сарая. С одной из балок свисал полиспаст. — Так я и знал, что он здесь, — сказал он. Мы сняли его, погрузили в кузов грузовичка и отправились обратно на аэродром. Мы подъехали к самолету и в последних лучах заходящего солнца смонтировали полиспаст на раме.
— Эй, парни, — сказал Стэн, — мне пора ехать. Здесь есть аварийная лампа и где-то был удлинитель, есть и верстак, пользуйтесь. Закройте только всё, когда будете уходить, ладно? — О'кей, Стэн, спасибо. — Рад был помочь.
Мы принялись снимать погнутые стойки. Когда они были убраны, крылья обвисли еще больше, и мы подставили козлы под края нижних крыльев. До темноты мы успели выпрямить крепления закрылков и отрихтовать капот. Немного погодя мы оставили работу и отправились ужинать, заперев за собой ангар Стэна.
— Ну, Пол, должен сказать, ты и выдал номер. «Если в вашем самолете есть какое-нибудь слабое место, Испытательная Служба Пола Хансена отыщет и сломает его для вас». — Нет, — сказал Пол, — я только коснулся земли и сказал: «Боже правый, я его посадил!» — как тут — бабах! Знаешь, о чем я сразу подумал? О твоей жене. «Что подумает Бетт?» Первым делом.
— Я ей позвоню. Скажу, что ты о ней думал. «Бетт, Пол думал о тебе сегодня, когда вдребезги разбивал мой самолет». Некоторое время мы ели молча, затем Пол просиял. — Мы сегодня кое-что заработали. Эй, казначей. Сколько мы сегодня заработали? Стью отложил вилку и достал бумажник.
— Шесть долларов. — Но Великий Американский должен мне кое-что, — сказал Пол. — Я уплатил четвертак мальчишкам, нашедшим ветровой вымпел. — А я купил жатую бумагу, — сказал Стью. — Она стоила шестьдесят центов. — А я купил масло, — сказал я. — Это уже интересно.
Стью выплатил каждому по два доллара, потом я потребовал часть их доли для возмещения расходов на масло, с каждого по семьдесят пять центов. Но и сам я был должен Полу восемь и одну треть цента, как часть платы за нахождение ветрового вымпела, а Стью я был должен двадцать центов за жатую бумагу.
Так что Стью уплатил Полу восемь центов, вычел из моего заработка двадцать центов и выдал мне пятьдесят пять центов. Пол снял со своего счета восемь центов и остался мне должен шестьдесят семь центов. Но мелочи у него не было, поэтому он дал мне монету в пятьдесят центов и две по десять, а я дал ему два пенни. Я со звоном бросил их на его кофейное блюдце.
Мы сидели за столом перед маленькими столбиками монет, и я сказал: — Все в расчете? Говорите сразу или навсегда оставьте это при себе... — Ты должен мне пятьдесят центов, — сказал Стью. — Пятьдесят центов! Откуда это я тебе должен пятьдесят центов? — спросил я. — Ничего я тебе не должен!