Ричард Бах

Ничто не случайно

сильнее, кем я тогда буду? — Ты, Стью? — переспросил я, собираясь вновь заговорить о его школе, но последние слова испугали меня. — А знаешь ли ты, что такое патриотизм? Что, по-твоему, значит это слово?

Последовало молчание, самое продолжительное из всех, свидетелем которых я был в это лето. Парень думал. Сосредоточившись, пытался найти ответ. Но у него ничего не выходило. Я лежал и слышал, как он думает, спрашивая себя, правда ли, что по всей стране в умах молодых людей царит такая же пустота. Если это действительно так, то в будущем нас ждут тяжелые времена.

— Я не знаю, — ответил он наконец, — я не знаю, что... такое... патриотизм. — Тогда понятно, друг, почему ты боишься течения, — подхватил я. — Весь патриотизм заключается в трех словах. Признательность. Своей. Стране. Ты идешь и занимаешься альпинизмом в горах. Покупаешь мотоцикл, гоняешь на нем. Я летаю туда, куда хочу. Пишу о том, о чем хочу. Кроме того, мы можем критиковать наше правительство, если нам покажется, что оно поступает глупо. А теперь скажи мне, как ты думаешь, сколько парней отдали свои жизни за то, чтобы мы с тобой могли жить так, как мы того хотим? Сто тысяч? Миллион?

Стью сидел на подушке, сложив руки за головой, и смотрел в темноту. — Итак, мы можем пользоваться этой фантастической свободой в течение года, двух лет или пяти, — сказал я, — и говорим при этом: «Спасибо тебе, наша страна!»

В это мгновение я разговаривал не со Стью Макферсоном, а со всеми своими молодыми согражданами, которые могут меня понять, но всё еще изнывают от бессмысленности своей жизни, плывя по течению и имея в своем распоряжении эту священную восхитительную несравненную свободу.

Я бы хотел собрать их всех вместе, посадить на корабль и отправить в рабство в далекую страну, чтобы они, объединившись, научились бороться за свою свободу и сами завоевали себе право вернуться домой. Но это было бы насилием с моей стороны, и я бы выступил против той самой свободы, вкусом которой я так бы хотел с ними поделиться! Мне осталось лишь оставить их в покое, жалующимися на свою судьбу, и молиться, чтобы они увидели то, что им по праву принадлежит, раньше, чем страна развалится на куски от их уныния и нерешительности.

Стью молчал. Но мне и не хотелось, чтобы он говорил. В глубине души я молился, чтобы в этой тишине он прислушался и услышал.

Глава 16.

К ДЕСЯТИ ЧАСАМ УТРА Иллинойс превратился в раскаленную печь. Трава под нашими ногами была сплошь выжжена. Дул едва ощутимый горячий ветерок, и растяжки издавали низкий звук, словно восточная бамбуковая флейта. Мы сидели в тени под крылом.

— Ладно, Стью-малыш, вот карта. Сейчас я возьму свой нож и запущу в нее. Куда он попадет, туда мы и отправимся. Я швырнул нож, он завертелся и, к моему удивлению, встрял лезвием прямо в карту. Хорошее предзнаменование. Мы поспешили изучить пробоину.

— Великолепно, — воскликнул я. — Мы должны будем приземлиться прямо на воду Миссисипи. Большое спасибо тебе, нож. Мы стали снова испытывать судьбу, еще и еще раз, но в результате получили лишь карту, напоминающую решето. Куда бы ни указывал нам нож, всегда находилась причина, чтобы туда не лететь. Невдалеке от нас остановился автомобиль, из него вышли и направились к нам мужчина и двое ребят.

— Раз они вылезли из машины, то уже почти наши пассажиры, — заметил Стью. — Будем сегодня кого-нибудь катать или просто улетим? Вполне можем их прокатить. Стью перешел к делу.

— Привет, ребята! — Это ваш самолет? — Да, сэр! — Мы хотим полетать. — С удовольствием возьмем вас на борт. Вам только нужно пристегнуть вот эту... — он оборвал фразу посредине. — Эй, Дик, гляди! Биплан! К нам по небу двигалась с запада маленькая точка, рокот ее мотора, словно шепот, был едва различим.

— Стью, это Тревлэйр6! Это Спенсер Нельсон! У него таки получилось! В нас словно бомба разорвалась. Я вскочил в кабину и бросил Стью ручку для запуска двигателя.

— Ребята, вы не против минутку подождать? — сказал я мужчине и его сыновьям. — Этот самолет прилетел сюда из самой Калифорнии. Я поднимусь в воздух и встречу его, а затем мы с вами полетаем.