Ричард Бах

Иллюзии

казался самым одиноким из живущих на этом свете. Ему не нужны были ни пища, ни кров над головой, ни деньги, ни слава. Он умирал от сжигавшей его потребности поделиться тем, что он знал, а всем было плевать, и никто не хотел слушать.

Я нахмурился, чтобы не заплакать.

— Да, но ты сам просил это, — сказал я. — Если твое собственное счастье зависит от того, как поступает кто-то там ещё, то я думаю, тебе действительно не сладко.

Он вскинул голову, и его глаза сверкнули так, будто я ударил его гаечным ключом. Я тут же подумал, что мне не стоит сердить этого парня. Легко изжариться, если в тебя попадет молния. Затем он улыбнулся своей полуулыбкой.

— А ты знаешь, Ричард? — медленно произнес он. — Ты — прав!

Он снова замолчал, размышляя о том, что я сказал. Не замечая этого, я часами рассказывал ему о том, как мы когда-то встречались, какие знания ждали нас впереди — все эти идеи неожиданно вспыхивали у меня в голове.

Он очень тихо лежал в траве, не шевелясь, не произнося ни слова. К полудню я закончил излагать мою версию устройства Вселенной и всего, что в ней находится.

— ...и я чувствую, что я всего лишь прикоснулся к самому началу, Дон, ещё так много можно сказать. Откуда всё это я вдруг узнал? Как всё это приходит?

Он не ответил.

— Если ты хочешь, чтобы я сам ответил на свой вопрос, я признаюсь, что не знаю. Почему сейчас я могу рассказывать всё это, хотя раньше никогда даже не пытался? Что случилось со мной? Ответа не было.

— Дон! Скажи, пожалуйста, хоть пару слов.

Он не сказал ни слова. Я обрисовал ему панораму жизни, а мой Мессия, как будто он уже услыхал всё, что ему надо, в той случайной фразе о его счастье, крепко спал.

7

В среду утром, часов в шесть, я ещё спал, и вдруг «Бу-бу-Бум»— как зашумит, загрохочет, будто взорвалась музыкальная бомба, мгновенно тысячеголосый хор запел что-то на латыни, оглушительно заиграли скрипки и задудели трубы, забухали барабаны.

Земля содрогнулась, мой самолет покачнулся, и я вылетел из-под его крыла, как кот из высоковольтного трансформатора — шерсть дыбом.

В небе занимался холодный рассвет, облака были расцвечены буйными красками, но всё это дрожало в невыносимом крещендо.

— Прекрати! Прекрати! Прекрати музыку немедленно!

Шимода закричал так громко и так яростно, что я прекрасно слышал его даже в этом грохоте. Симфония тут же смолкла, осталось лишь эхо, уходившее всё дальше и дальше. Затем зазвучала нежная святая песенка, тихая, как шепот ветерка, словно музыка Бетховена, явившаяся во сне.

На него это не произвело никакого впечатления.

— Слушай, я сказал перестань! Ну наконец-то! — сказал он.

Я глянул на него.

— Для всего ведь есть подходящее время и место? — спросил он.

— Конечно, время и место, но...

— Чуть-чуть небесной музыки — это здорово, если она тихонько звучит у тебя в голове, ну, может, ещё по особым случаям, но с раннего утра, да ещё так громко? Думай, что делаешь.

— Что я делаю? Дон, я крепко спал... я не понимаю тебя.

Он покачал головой, беспомощно пожал плечами, хмыкнул и полез в свой спальный мешок.

Выпавший «Справочник Мессии» лежал, раскрывшись, на траве. Я аккуратно перевернул его и прочел: «Утверждая, что ты чего-то там не можешь, ты лишаешь себя Всемогущества».

Да, в мессиях для меня было много непонятного.

8

В тот день мы прилетели в Хамонд, штат Висконсин, прокатили всех желающих, по понедельникам их обычно не так уж много, а затем, пошли в городок пообедать. На обратном пути я сказал:

— Дон, я согласен, что ты прав, и жизнь действительно может быть интересной или скучной, или такой, какой мы сами решаем её сделать. Но, даже в свои лучшие времена, я никак не мог понять, зачем мы вообще здесь. Расскажи мне об этом.

Мы как раз проходили мимо хозяйственного магазина (закрытого) и кинотеатра (открытого, в нём показывали вестерн «Батч Кассиди и Санданс Кид»), но вместо ответа он остановился.

— Деньги у тебя есть?

— Навалом. А что?

— Пойдём в кино, — предложил он. — Идёшь?

— Не знаю, Дон. Ты иди. А я пойду к самолетам. Не люблю надолго их бросать без присмотра. — Что это вдруг ему приспичило в кино?