Ричард Бах

Мост через вечность (Часть 1)

Ричард?

— Преисполненным зависти, — ответил я.

— Не завидуй, — сказала она. — Этот аэроплан когда-то будет твоим.

— Я не завидую аэроплану твоего мужа, — сказал я. — Я завидую ему, потому что у него такая жена.

Она покраснела.

— Ты — тот, кто ненавидит брак, не так ли? Брак — это «скука, застой и неизбежная потеря уважения друг к другу!»

— Может быть, не неизбежная.

— Это уже хорошо, — сказала она. — Как ты думаешь, твоё отношение к браку изменится когда-нибудь?

— Если верить твоему мужу, то да. Я не мог этого понять, пока не увидел тебя.

То, что ты увидел, не поможет тебе завтра, — сказал Ричард из будущего. — Эту встречу ты тоже забудешь. Тебе придется самостоятельно научиться всему, делая открытия и совершая ошибки. Она взглянула на него.

— В богатстве и в бедности.

Он едва заметно улыбнулся ей и сказал:

— До тех пор, пока смерть не сблизит нас ещё больше.

Они подшучивали надо мной, но я любил их обоих. Затем он сказал мне:

— Наше время здесь подошло к концу. И тебе уже есть что забывать. Полетай на аэроплане, если хочешь. А нам нужно спешить обратно в мир своего бодрствования, который так далёк во времени от тебя, но так близок для нас.

Я сейчас пишу новую книгу, и если мне повезёт, первым делом, после пробуждения, я запишу этот сон на бумагу. Он медленно протянул руку в направлении её лица, будто желая коснуться его, и исчез. Женщина вздохнула, грустя от того, что время сна истекло.

— Он проснётся, и я проснусь вслед за ним через минутку.

Она плавно сделала шаг в мою сторону и, к моему изумлению, нежно поцеловала меня.

— Тебе будет нелегко, бедный Ричард, — сказала она. — И ей тоже будет трудно. Той Лесли, которой я была. Вас ждут трудные времена! Но не бойтесь. Если хочешь, чтобы волшебство вошло в твою жизнь, откажись от своих защитных приспособлений. Волшебство во много раз сильнее, чем сталь!

Её глаза были подобны вечернему небу. Она знала. Как много всего она знала! Не переставая улыбаться, она исчезла. Я остался один на поляне с аэропланом. Я не полетел на нём снова. Я стоял на траве и запоминал всё случившееся со мной, пытаясь навсегда запечатлеть в своём уме её лицо, её слова — пока вся окружающая обстановка не исчезла из виду.

Когда я проснулся, за окном было темно, стекло было усеяно дождевыми каплями, а на дальнем берегу озера виднелась изогнутая дугой линия вечерних огней. Я выпрямил ноги и сел в темноте, пытаясь вспомнить свой сон. Рядом с креслом был блокнот и ручка.

Мимолетное сновидение. Доисторическое летающее животное с разноцветными перьями, которое перенесло меня в мир, где я встретился лицом к лицу с женщиной, самой прекрасной из всех, когда-либо виденных мной. Она сказала лишь одно слово: «Волшебство». Это было самое красивое лицо…

Волшебство. Я знал, что во сне были ещё какие-то события, но я не мог их вспомнить. Меня переполняло одно чувство — любовь, любовь, любовь. Она не была сном. Я прикасался к реальной женщине! Одетой в солнечный свет.

Это была живая женщина, а я не могу найти её! Где ты?

Чувство безысходности нахлынуло на меня, и я швырнул блокнот в окно. Он отскочил, рассыпался и, роняя страницы, упал на разложенные мной лётные карты южной Калифорнии.

— Сейчас, чёрт побери! Где ты СЕЙЧАС?

Двадцать четыре

Когда это случилось, я был в Мадриде, игриво шатаясь сквозь турне испанской репрезентации книги, давая интервью на языке, вызывающем у телегостей и репортеров улыбку. Почему бы и нет?

Разве мне не было приятно, когда испанский или немецкий или французский или японский или русский посетитель Америки, отпихнув переводчика, дает его или её интервью на английском?

Ну, синтаксис слегка того, слова выбираются не совсем так, как местный бы их выбрал, но как прекрасно наблюдать, как эти люди храбро балансируют на тонкой грани, стараясь с нами говорить!

— События и идеи, о которых Вы пишете, сеньор Бах, вы в них верите, работают ли они на Вас?

Камера загадочно гудит, ожидая, когда я переведу вопрос для собственного понимания.

— Нет такого писателя во всем мире, — я говорил предельно медленно, — который или которая бы смогли бы писать книгу на идеях, в которые она или он не верили бы. Мы можем написать что-то настоящее, если только верим по-настоящему.