покидаю свое мёртвое тело и вдруг понимаю, но уже поздно… Я бы встретился с тобой случайно по пути из Лос-Анжелеса в Новую Зеландию, если бы только что не покончил с собой! «О, зачем?! — сказал бы я себе тогда. — Каким я был глупым!»
— Бедный покойный глупыш, — сказала она. — Но ведь, ты мог в любой момент начать другую жизнь.
— Конечно, мог бы. И был бы на сорок лет моложе тебя.
— С какого года мы начинали отсчёт возраста? — засмеялась она, слушая мои выступления против новых дней рождения.
— Дело даже не в возрасте, а в том, что мы бы принадлежали тогда к разным поколениям. Ты бы занималась чем-то, связанным с демонстрациями против войны или племенами африканских негров, а я бы сидел и слушал тебя с недоумением и спрашивал: «Что?!»
Да и к тому же, с ещё одной жизнью связано столько неудобств! Ты можешь себе вообразить, как ты снова становишься младенцем? Учишься… ходить? А переходной возраст.
Поразительно, как мы вообще выжили в юности. А теперь представь, что снова будешь восемнадцатилетней, двадцатичетырёхлетней.
Я не собираюсь больше допускать такие жертвы, по крайней мере, в ближайшие тысячу лет; а ещё лучше — совсем никогда. Благодарю за такую перспективу, но я бы скорее стал арктическим тюленем.
— И я бы стала тюленем вместе с тобой, — сказала она. — Но если это наша последняя земная жизнь на ближайшие столетия, нам следует сделать в ней всё, что в наших силах.
Что значат для нас сейчас все наши другие жизни? Или всё то, что мы сделали в этой, — работа в Голливуде, жизнь в трейлере, борьба за спасение леса — что всё это будет значить через тысячу лет, что это дало нам сейчас, кроме всего, чему мы попутно научились?
Мы уже знаем почти всё! Мне кажется, что в этой жизни нам повезло. Давай больше не будем рождаться тюленями. — Она поежилась от холода. — Ты предпочитаешь одеяло или камин?
Я думал о том, что она сказала мне.
— И то, и другое, — пробормотал я. — Ты хочешь, чтобы я организовал?
— Нет. Мне только нужны спички…
Пламя от разгорающихся в камине дров придавало тёплый блеск её глазам и волосам.
— Вот что, — сказала она, — если бы ты мог сделать всё, что захочешь, что бы ты сделал?
— Я уже МОГУ сделать всё, что захочу.
— И что бы ты сделал? — настаивала она, располагаясь возле меня и не отрывая глаз от пламени.
— Я бы рассказал обо всём, чему научился. — Мои собственные слова вызвали у меня удивление. Ведь это так непривычно, думал я. Не искать больше ответы, а давать их другим!
А почему бы и нет, если мы нашли свою любовь, если мы, наконец, поняли, как работает вселенная? Или поделиться тем, что мы думаем о ней.
Она перевела взгляд с огня на мои глаза.
— То, чему мы научились, — это всё, что останется после нас. Ты хочешь дать это другим? — Она снова посмотрела на огонь и улыбнулась, проверяя меня. — Не забывай, что ты — человек, который написал, что всё известное нам может оказаться неправдой.
— Может оказаться, — согласился я. — Ведь, когда мы слышим чьи-то ответы, мы слушаем на самом деле не его, не так ли? Мы слушаем себя, когда он говорит; мы сами решаем, что это — истинно, то — глупо, а это — снова верно.
При этом, получаешь удовольствие от слов других людей. А удовольствие от собственных слов получаешь тогда, когда говоришь как можно меньше неправды.
— Ты снова думаешь о том, чтобы читать лекции, — сказала она.
— Возможно. А ты выйдешь на сцену со мной, чтобы мы вместе сказали о том, что нашли? Не побоишься говорить о трудных временах или о прекрасном?
Обратиться к тем, кто ищет, как мы когда-то искали, и дать им надежду, что счастливая совместная жизнь в действительности возможна? Как я хочу, чтобы мы могли услышать это много лет назад!
Она спокойно отвечала:
— Не думаю, что буду на сцене вместе с тобой. Я могу всё подготовить, всё организовать для тебя, но я не хочу выступать перед людьми.
Что-то было не так.
— Ты не хочешь? Но ведь, существуют вещи, которые мы можем говорить лишь вместе, и ни один из нас не способен сказать о них в одиночку. Я не смогу рассказать обо всём, через что ты прошла так, как это сделаешь ты. Мы можем обратиться к людям только вместе!
— Мне так не кажется, — сказала она.
— Почему?
— Ричи, когда я выступала против войны, люди относились ко мне так враждебно, что я боялась стоять перед ними. Мне приходилось делать это, но я пообещала себе, что когда я закончу