Ричард Бах

Единственная

себе представить? Им нет числа.

— Так вся эта картина — о нас? — с изумлением спросила Лесли. — Куда бы мы ни посмотрели, куда бы ни полетели — эти узоры показывают наш выбор?

Пай кивнула.

Мы ещё не начали путешествия, — подумал я, — а уже столкнулись с чем-то невероятным.

— А как же другие, Пай? Сколько же жизней может быть в одной Вселенной?

Она озадаченно посмотрела на меня, словно не поняла моего вопроса.

— Сколько жизней во Вселенной, Ричард? — переспросила она.

— Одна-единственная.

— Ты уверена, что нет никакой карты?

Пай улыбнулась.

— Никакой.

Я подумал о том, что просчитанный до тонкостей курс так много значит для любого полёта. Обычно, всё выглядит так. На листе бумаги ставится точка — здесь находимся мы. И ещё одна точка — сюда мы собираемся лететь.

Всё пространство между этими точками заполняется числовыми значениями различных углов, расстояний, направлений и времени. Здесь, в безграничной стране, которую мы никогда в глаза не видели, отказывался работать компас и хоть какой-нибудь карты тоже не было.

— Вас будет вести интуиция, — сообщила Пай. — На одном из уровней вашего Я вам уже всё известно. Нащупайте его, попросите указать дорогу и убедитесь, что он поведёт вас туда, куда вы больше всего стремитесь. Попробуйте.

Лесли сразу закрыла глаза, изо всех сил стараясь следовать сказанному Пай. Из окна отчётливо обозревалась панорама великолепного узора, наша необыкновенная гостья сидела молча, да и моя Лесли так долго не издавала ни звука, что можно было подумать, будто она уснула.

— Поверни вправо, — наконец, заговорила она мягко, не уточнив, как именно свернуть — резко вправо или чуть правеё, словом, угол поворота остался неизвестен.

Я решил взять чуть вправо и амфибия, изящно наклонившись, изменила курс. Мгновение спустя я опять услышал голос Лесли:

— Этого достаточно...

И вот крылья нашего гидроплана снова в горизонтальном положении.

— Летим на высоте около пятисот футов.

Я плавно прибавил скорость, и мы понеслись над морем, которое было теперь совсем рядом.

Ничего странного, — подумал я. — Сенситивы, умеющие вспоминать свои прошлые жизни, следуют, повинуясь некому внутреннему ощущению, через неприступные стены и запертые двери, пока не почувствуют, что прибыли.

А что, если попытаться обнаружить в себе такую же силу, чтобы верно направлять полёт Ворчуна? Почему бы нам не найти альтернативных себя, если этого будет страстно желать наш внутренний гид? И что мы потеряем в случае, если ничего не выйдет?

— Опять направо, — указала дорогу Лесли и затем почти сразу добавила:

— Прямо. И опустись на пятьсот футов.

— Но тогда мы будем прямо над водой, — сообщил я после несложных вычислений. Она кивнула, все ещё не раскрывая глаз:

— Приготовься к посадке.

На полотне с изображением бесконечного лабиринта, расстилавшегося внизу, не произошло никаких изменений: оно по-прежнему было необозримо сложным и запутанным.

Завитки, разветвления и параллели всех цветов радуги уступали путь поворотам, изгибам и веёрообразным потокам, в которых пастельные тона перерастали в серебристые. Поверх этого загадочного мира хрустальным куполом искрилось прозрачное море.

Я повернулся к Пай, но вместо ответа прочел в её взгляде безмолвное подожди-и-увидишь.

— Поверни направо, — продолжала вести нас Лесли. — Мы уже почти там. Чуть левеё... Теперь, выключай мотор, садись!

Я сбросил газ, и в тот же миг поплавки гидроплана коснулись волн. Услышав плеск воды, Лесли открыла глаза и принялась наблюдать за происходящим, ожидая так же нетерпеливо, как и я, пока мир растворится в обильных морских брызгах.

Ворчуна не было, и вместе с ним исчезла и Пай. Мы с Лесли стремительно пронеслись сквозь золотые сумерки над рекой, мимо деревьев, росших на берегу, оказавшись вблизи старого каменного дома.

* * *

Мы очутились в гостиной, серой и потускневшей, с низкими потолками, с заколоченным досками камином в углу, с ужасно покореженными деревянными полами, с ящиком из-под апельсинов вместо стола, с видавшим виды стареньким пианино у одной из стен. В этой комнате даже свет отдавал серостью.

За пианино, на обветшалом стуле, в бедном поношенном платье сидела худощавая девушка с длинными светлыми волосами.