Ричард Бах

Единственная

кремния и галлия? Разве человеком рождаются?

— Конечно! Самые ничтожные... даже разрушители, даже убийцы — все они люди, — запротестовал я. — Нам они могут не нравиться, но всё же, это люди. Она отрицательно покачала головой.

— Человек — это выражение жизни, излучающеё свет и любовь во всех измерениях, в которых он оказывается, в каком бы виде он там ни присутствовал.

Человечность — это не физическая характеристика, Ричард. Это духовная цель. Это не то, что нам даётся, а то, чего мы должны достичь.

Мне эта мысль показалась восхитительной, особенно если принять во внимание, что я услышал её на месте великой трагедии.

Как я ни старался увидеть в Машаре машину, компьютер, вещь, я не мог этого сделать. Было ясно, что её жизнь определялась не химией соединений тела, а глубиной её любви.

— Мне кажется, что я привык считать всех людей человечными, — сказал я.

— Возможно, тебе следует изменить свое мнение, — сказала она.

Моя любопытствующая часть уставилась на эту женщину, рассматривая её сквозь призму её нового названия.

Суперкомпьютер! Я должен был испытать её.

— Сколько получиться, если тринадцать тысяч двести девяносто семь разделить на две целых и тридцать два миллиона триста семьдесят тысяч одну стомиллионную, возведенные в квадрат?

— Тебе нужно это знать? Я кивнул. Она вздохнула. — Две тысячи четыреста шестьдесят два, запятая, четыре, ноль, семь, четыре, ноль, два, пять, восемь, четыре, восемь, два, восемь, ноль, шесть, три, девять, восемь, один... Сколько тебе нужно десятичных цифр?

— Поразительно! — воскликнул я.

— Откуда ты знаешь, что я не выдумала это всё? — спокойно спросила она.

— Извини меня. Это бы было просто... ты выглядишь такой...

— Хочешь окончательной проверки? — спросила она.

— Ричард, — предусмотрительно сказала Лесли.

Женщина с благодарностью взглянула на мою жену.

— Ты знаешь, что является окончательной проверкой на человечность, Ричард?

— Нет, не знаю. Ведь никогда нельзя точно сказать...

— Ответишь мне на один вопрос?

— Конечно.

Она смотрела прямо мне в глаза. Это была добрая лесная фея, которая не боится ничего, что должно случиться в будущем.

— Скажи мне, — попросила она, — как бы ты себя чувствовал, если бы я умерла, прямо сейчас? Лесли судорожно вздохнула. Я вскочил на ноги.

— Не надо!

Меня внезапно, как резкий удар ножом, пронзил ужас, что высшая форма любви, которой наделена наша параллельная сущность из этого Мира, может быть такой самоубийственной. Неужели она хочет, чтобы мы чувствовали себя виноватыми в её уходе из жизни?

— Машара, не надо!

Она упала легко, как цветок, и лежала неподвижно, спокойно, как неживая. Её прекрасные зелёные глаза стали совсем безжизненными.

Лесли бросилась к ней. Призрак человека так же нежно обнял призрак компьютера, как добрая колдунья совсем недавно обнимала громадную кошку, которую она любила.

— А как бы ты чувствовала себя, Машара, — спросила Лесли, — если бы Тйин и её детеныши, леса, море, и планета, которую доверили твоей любви, умерли вместе с тобой? Неужели ты не уважаешь другие жизни так, как мы уважаем твою?

Очень медленно жизнь вернулась к ней. Прекрасная Машара зашевелилась и повернула лицо, чтобы посмотреть на свою сестру из другого времени. Они были подобны двум зеркалам, поставленным друг против друга. Одни и те же великие ценности сияли в различных мирах.

— Я люблю вас, — сказала Машара, медленно садясь и поворачиваясь в нашу сторону. — Не думайте, что... что я не забочусь...

Грустная улыбка пробежала по лицу Лесли.

— Как мы можем, видеть твою планету и думать, что ты не заботишься? Как мы можем любить нашу собственную Землю, не любя тебя, дорогая попечительница?

— Вам пора, — сказала Машара, закрывая глаза. Затем она прошептала:

— Вы запомните нашу встречу? Я взял руку своей жены и кивнул в ответ.

— Первые цветы, которые мы будем отныне сажать в каждом году, первые деревья, — сказала Лесли, — мы будем сажать для Машары.

Зверёк-гуанако мягко подошёл к дверному проёму, навострил уши, а тёмные глазки и бархатный носик тянулись к женщине, которая для него означала дом. Последним, что мы видели, было то, как добрая лесная колдунья обняла своими руками его шейку, отвечая ему любовью на любовь.