реальность и не можем её уничтожить.
— А что мы можем делать?
— Чудесное Ничего во всех его драгоценных формах. Когда мы приходим в фирму «Жизнь Напрокат», что мы ожидаем получить?
Мы можем перепробовать неограниченное число иллюзорных миров, можем арендовать рождения и смерти, трагедию и радость, мир, катастрофы, насилие, благородство, жестокость, рай, ад, можем взять домой убеждения и насладиться каждой их мучительной невыносимой радостной восхитительной микроскопической деталью.
Но до начала времени и после его конца Жизнь Есть и Мы Есть. Единственное, что нас больше всего пугает, как раз и невозможно; мы не можем умереть, нас нельзя уничтожить. Жизнь Есть. Мы Есть.
— Мы Есть, — сказал он равнодушно. — Ну и что?
— Скажи мне сам, Дикки. В чём разница между жертвами обстоятельств, попавшими в жизни, о которых они не просили, и хозяевами выбора, способными изменять жизнь по своему желанию?
— Жертвы беспомощны, — сказал он. — Хозяева — нет.
Я кивнул.
— Вот тебе и «Ну и что?»
Двадцать семь
Он дал мне шанс высказаться, он задумался над этим, и мне пришло в голову, что на некоторое время стоит оставить его одного.
Я посмотрел на пейзаж, стараясь представить, как всё это будет выглядеть, когда я вернусь сюда снова.
— До следующего раза, — прошептал я.
— А ты — хозяин? — спросил он.
— Конечно же, да! И я, и ты, и все остальные. Но мы забываем об этом.
— Как они это делают? — спросил он.
— Как кто делает что?
— Как хозяева изменяют свои жизни по желанию?
Этот вопрос заставил меня улыбнуться.
— Инструменты.
— Что?
— Ещё одно различие между хозяевами и жертвами состоит в том, что жертвы не умеют пользоваться Инструментами, тогда как хозяева используют их постоянно.
— Электродрели? Бензопилы? — он тонул, явно нуждаясь в помощи.
Хороший учитель оставил бы его искать ответ самостоятельно, но я слишком болтлив, чтобы быть хорошим учителем.
— Нет. Выбор. Волшебный резец, при помощи которого жизнь обретает форму. Но если мы боимся выбрать что-нибудь иное, чем то, что уже имеем, какая от него польза? Можно с таким же успехом оставить его лежать завёрнутым в коробке, не читая инструкцию.
— Кто боится его применять? — спросил он. — Что в нём такого страшного?
— Он делает нас другими!
— Да, ладно...
— Хорошо, откажись от выбора, — сказал я. — Всю жизнь делай только то, что делают другие. Как это будет выглядеть?
— Я иду в школу.
— Да. И?
— Я получаю образование.
— Да. И?
— Я устраиваюсь на работу.
— Да. И?
— Я женюсь.
— Да. И?
— У меня появляются дети.
— Да. И?
— Я помогаю им делать уроки.
— Да. И?
— Я выхожу на пенсию.
— Да. И?
— Я умираю.
— Подумай, какими будут твои последние слова.
Он подумал.
— «Ну и что?»
— Хоть ты и делаешь всё, чего от тебя ожидают другие: ведёшь себя, как подобает законопослушному гражданину, идеальному мужу и отцу, голосуешь на выборах, принимаешь участие в благотворительности, любишь животных. Ты живёшь так, как от тебя требуют, и умираешь с вопросом «Ну и что?».
— Хм.
— Потому в твоей жизни не было выбора, Дикки!
Ты никогда не хотел что-либо изменить, никогда не искал то, что, на самом деле, любил, поэтому, никогда этого не имел, ты никогда не бросался очертя голову в мир, который значил для тебя больше всего, никогда не сражался с драконами, боясь, что они тебя съедят, никогда не взбирался по скалам, изо всех сил удерживаясь над тысячефутовой пропастью разрушения, потому что это была твоя жизнь и ты должен был её сохранить!
Выбор, Дикки! Выбери то, что любишь, и преследуй это на максимальной скорости, и я — твоё будущее — обещаю, что ты никогда не умрёшь со словами «Ну и что?»!
Он посмотрел на меня искоса.
— Ты что, пытаешься меня убедить?
— Я пытаюсь, — сказал я, — уберечь тебя от Плавания По Течению. Я в долгу перед тобой.
— Что из этого, если я научусь делать свой выбор, независимо от мнения других, и это приведёт мой корабль на рифы. Спасет ли меня твой волшебный меч?
Я вздохнул.
— Дикки, когда это безопасность стала твоим основным стремлением? Бегство от безопасности — вот единственный способ превратить твои последние слова из «Ну и что?» в ДА!
— Старый платан, — сказал он.
— Что-что?