Дэн Браун

Код да Винчи (Часть 1)

же маркера пытался вписать себя в круг.

И тут, всё сразу же стало ясно.

— «Витрувианский человек»! — ахнул Лэнгдон. Соньер умудрился создать копию знаменитейшего рисунка Леонардо да Винчи в натуральную величину.

С анатомической точки зрения для тех времён этот рисунок был самым точным изображением человеческого тела. И стал впоследствии некой иконой культуры.

Его изображали на плакатах, на ковриках для компьютерной мыши, на майках и сумках. Прославленный набросок состоял из абсолютно правильного круга, в который да Винчи вписал обнажённого мужчину... и руки и ноги у него были расставлены в точности, как у трупа.

Да Винчи. Лэнгдон был потрясён, даже мурашки пробежали по коже. Ясность намерений Соньера нельзя отрицать.

В последние минуты жизни куратор сорвал с себя одежду и расположился в круге, сознательно копируя знаменитый рисунок Леонардо да Винчи «Витрувианский человек».

Именно этот круг и стал недостающим и решающим элементом головоломки. Женский символ защиты — круг, описывающий тело обнажённого мужчины, обозначал гармонию мужского и женского начал.

Теперь, вопрос только в одном: зачем понадобилось Соньеру имитировать знаменитое изображение?

— Мистер Лэнгдон, — сказал Фаш, — такому человеку, как вы, следовало бы знать, что Леонардо да Винчи питал пристрастие к тёмным силам. И это отражалось в его искусстве.

Лэнгдон был поражен, что Фашу известны такие подробности о Леонардо да Винчи, очевидно, именно поэтому капитан усматривал здесь поклонение дьяволу.

Да Винчи всегда был весьма скользким объектом для изучения, особенно для историков христианской традиции.

Несмотря на свою неоспоримую гениальность, Леонардо был ярым гомосексуалистом, а также, поклонялся божественному порядку в Природе, что неизбежно превращало его в грешника.

Мало того, эксцентричные поступки художника создали ему демоническую ауру: да Винчи эксгумировал трупы, с целью изучения анатомии человека; вёл какието загадочные журналы, куда записывал свои мысли совершенно неразборчивым почерком, да ещё справа налево; считал себя алхимиком, верил, что может превратить свинец в золото.

И даже бросил вызов самому Господу Богу, создав некий эликсир бессмертия, уж не говоря о том, что изобрёл совершенно ужасные, прежде не виданные орудия пыток и оружие.

Непонимание порождает недоверие, подумал Лэнгдон.

Даже грандиозный вклад да Винчи в изобразительное искусство, вполне христианское, по сути своей, воспринимался с подозрением и, как считали церковники, лишь подтверждал его репутацию духовного лицемера.

Только от Ватикана Леонардо получил сотни заказов, но рисовал на христианскую тематику не по велению души и сердца и не из собственных религиозных побуждений. Нет, он воспринимал всё это, как некое коммерческое предприятие, способ изыскать средства для ведения разгульной жизни.

К несчастью, да Винчи был шутником и проказником и часто развлекался, подрубая тот сук, на котором сидел.

Во многие свои полотна на христианские темы он включил далеко не христианские тайные знаки и символы, отдавая, тем самым, дань своим истинным верованиям и посмеиваясь над Церковью.

Както раз Лэнгдон даже читал лекцию в Национальной галерее в Лондоне. И называлась она «Тайная жизнь Леонардо. Языческие символы в христианском искусстве».

— Понимаю, что вас беспокоит, — сказал Лэнгдон, — но, поверьте, да Винчи никогда не занимался чёрной магией. Он был невероятно одарённым и духовным человеком, пусть и находился в постоянном конфликте с Церковью.

Едва он успел окончить фразу, как в голову пришла довольно неожиданная мысль. Он снова покосился на паркетный пол, где красные буквы складывались в слова. На вид идола родич! О мина зла!

— Да? — сказал Фаш.

Лэнгдон снова тщательно подбирал слова:

— Знаете, я только что подумал, что Соньер разделял духовные взгляды да Винчи. И не одобрял церковников, исключивших понятие священной женственности из современной религии.

Возможно, имитируя знаменитый рисунок да Винчи, Соньер хотел, тем самым, подчеркнуть: он, как и Леонардо, страдал от того, что Церковь демонизировала богиню.

Фаш смотрел мрачно.

— Так вы считаете, Соньер называл Церковь «родичем идола» и приписывал ей некую «мину зла»?

Лэнгдону пришлось признать, что так далеко он в своих заключениях не заходил. Однако, пятиконечная звезда неумолимо возвращала всё к той же идее.