Максим Жуковец

Ясный День

взволнованное лицо. Брови приподняты. Мне кажется, что он сейчас заплачет.

И правда — он плачет. Сперва большие крупные слёзы появляются в его глазах, затем, он вообще зажмуривается, всхлипывая и заливаясь плачем.

Ната изумлена, но почти сразу её изумление сменяется столь присущей ей лаской, и она, отставив гитару в сторону, придвигается к Валере и обнимает его. Она тихо, с искренностью в голосе, спрашивает:

— Ну, чего ты? Не надо, Валера. Не надо плакать.

— Они хотят завтра уезжать. Уезжать домой. А я не хочу. Здесь так красиво. Так красиво. — взволнованно объясняет мальчик.

— И ты ещё появилась, — добавляет он, опуская голову.

Лёгкая недоумевающая улыбка несколько мгновений освещает лицо красавицы-девочки. Она пытается заглянуть в глаза опустившего голову мальчика.

Мне нравится это её невинное стремление всё время смотреть собеседнику в глаза.

Даже если ты отводишь их, она, всё же, непроизвольно будет стремиться найти с ними визуальный контакт. Особенно, когда ты её сильно интересуешь.

— И я появилась? — ласково переспрашивает она, становясь на колени перед сидящим мальчиком.

Она берёт его за руку и нежно произносит:

— Валера…

Другой рукой она дотрагивается до его щеки. Её золотистые, блестящие от света огня, волосы подхватывает налетевший лёгкий ветерок.

Она подносит к растроганным глазам палец, и что-то рассматривает на нём. Это — слезинка с лица Валеры. Капелька солёной воды блеснула, поймав лучик от костра.

— Ты плачешь из-за меня? Ты… О, Боже, как красиво! Ты меня любишь. Ты влюблён в меня. Да, я это чувствую! О, как красиво… — девочка поражает меня чистым и естественным поведением.

Я любуюсь трогательной сценой, то же делают забывшие про свои разговоры двое мужчин и пожилая женщина. Они, смешно открыв рты, заворожено таращатся на детей.

Закрыв лицо руками, Валера плачет.

— Я — калека, а ты — красавица… — рыдая, говорит он.

— Ну и что же?

— Ты никогда не полюбишь меня… — он плачет — Никогда… Я — калека… Это — на всю жизнь… На всю жизнь!!!

Она держит его за руку, но больше не смотрит в его сторону. Она закрывает глаза.

— На всю жизнь, — повторяет она тихо. — На всю…

И вдруг, тряхнув головой, девочка восклицает:

— Неправда!

Поднявшись с земли и не обращая внимания на зрителей, она, став прямо, разводит руки в стороны.

Вдохнув воздух, она около минуты стоит молча, и уже многие собравшиеся с непониманием переглядываются. Выдыхая, Ната произносит:

— Я ЕСМЬ.

Я вздрагиваю. После известного вам сна, я стал очень неровно дышать к этому Имени…

— Я ЕСМЬ, — повторяет девочка.

И тут происходит нечто странное, невероятное…

Сначала, каким-то шестым чувством я улавливаю колоссальное возмущение среды вокруг нас.

Это невозможно описать, просто чувствуется, что рядом, по всей площади лагеря, творится что-то невидимое, что-то живое, величайшее, но невидимое…

Воздух возле девочки начинает гудеть и потрескивать, как шумит работающая трансформаторная будка.

Ната подходит к испуганному Валере и кладёт ладони на его голову. Гул вокруг неё усиливается до ужаса.

Нельзя сказать, что он становится громким, пугает-то, отнюдь не громкость. Пугает, даже нет, заставляет трепетать смысловое содержание.

Да, в этом гуле есть некий таинственный древний смысл. Настолько древний и великий, что все мы ужасаемся…

Ты больше не будешь калекой, родимый, — изменившимся, нечеловеческим голосом произносит девочка, — Отныне, ты исцелён!

О, нет! Что у неё с голосом? Древний, нечеловеческий голос! Похожий на тот, каким она пела во время адлерского выступления… Похожий ещё на что-то…

На что-то происходившее со мной… В раннем детстве?… Нет, раньше… При рождении?… Нет, ещё раньше…

Девочка запела… Фантастика!

Это нужно только слушать, описать это невозможно. О, Боже, при всём великом желании, мне этого не описать.

Я смогу передать только слова песни. Волшебные, неземные слова, врезавшиеся в память навсегда:

Райский запах розы

Принесу Тебе.

И скажу сквозь грозы:

«Верь своей судьбе».

Улетев в долину,