Максим Жуковец

Ясный День

с незатейливыми, но всё же, имеющими какой-то особенный глубинный смысл словами.

Мелодии с прекрасными мотивами и стихи были мне совершенно незнакомы. Я их никогда не слышал раньше, но, в тот момент, я не догадался спросить у Лены, что она поёт, и кто это сочинил.

Когда она закончила, и сидела среди цветов с развивающимся на лёгком ветерке каштановым чубчиком, улыбающаяся и ждущая моих оценок, я долго смотрел на неё.

Смотрел так, что она перестала улыбаться и серьёзным, но ласковым взглядом отвечала мне. Я сказал:

— Лена… Как красиво, Лена…

— Спасибо, Максим.

— За что же, Лена?

— За слово «красиво».

— Это тебе спасибо…

Потом, наступила тишина. По крайней мере, для меня. Я прилёг на траву. И попытался думать.

Лена обращалась ко мне, и Олег разговаривал с ней, но я их не слышал. Я думал о детях.

Великий поэт и эрудит Халил Джибран писал:

«Ваши дети — это не ваши дети.

Они — сыновья и дочери зова жизни, адресованного ей самой.

Они появляются на свет, при вашем содействии, но рождены не вами.

И, хотя они находятся при вас, но вам они не принадлежат.

Вы можете дать им свою любовь, но не свои мысли, ибо, у них есть собственные мысли.

Вы можете приютить у себя их тела, но не их души,

ибо, их души живут в обители завтрашнего дня…

Вы можете попытаться стать подобными им, но не пытайтесь уподобить их себе.

Ибо, жизнь не течёт вспять и не задерживается во дне вчерашнем…»

Совсем недавно я запомнил эти строки, запомнил только потому, что они полностью противоречили моему едва начинающему формироваться отношению к воспитанию детей.

Действительно, я считал, что всё написанное выше — полная чушь, ибо, как можно думать так? Как можно называть своих детей не своими?

Смотря на Лену, я невольно воспроизвёл в памяти слова поэта, и мне показалось, что он не на шутку прав… «Ваши дети не ваши … не пытайтесь уподобить их себе…»

«Правда!» — думал я — «Чувствую, что в его словах много правды. Но не могу понять эту правду. А ведь, она важна…»

* * *

Лена ушла в дальний угол полянки и собирала там цветы. А мы с Олегом, развалившись на душистой траве, смотрели, как белые и лёгкие, словно пух, облака бежали по синему-синему небу.

— Олег — позвал я его, желая спросить кое о чём.

— М-м — промычал он сонно и как будто издалека, хотя лежал рядом.

— Скажи, Олег, где Лена научилась так петь?

— Я не знаю — немного помолчав, ответил он.

— Как это — «не знаю»? Ты же — её отец. И не знаешь. Как так может быть?

Олег молчал. Я приподнялся и посмотрел на него. Он лежал в траве, его лицо утопало в густой зелени. Он лежал с закрытыми глазами и улыбался.

«Приятный тип» — подумал я — «Улыбается всё время. Но только немного странный, как мне кажется».

— О чём ты думаешь, Олег? Чего ты улыбаешься? — поинтересовался я, надеясь, что он сейчас расскажет что-нибудь смешное.

Он открыл глаза и взглянул на меня. Потом закрыл их снова. И ответил с такой же, как и прежде, лёгкой улыбкой на лице:

— Я улыбаюсь, потому что мне хорошо. Очень хорошо — солнце светит… Как ярко оно светит! — последнее предложение он произнёс как-то странно.

Не было никаких суетливых эмоций в его тихих словах. Чувствовалось только спокойное и лёгкое блаженство.

— Любишь загорать? — спросил я с непониманием.

— Нет… — ответил он. — Я люблю солнце.

— Солнце?

— Его… — добавил он еле слышно.

— Кого это, интересно?

— Того, кто живёт в солнце.

— Кто же это? Ты говоришь о Боге?

— Может и о Боге…

Вопросы религии немного интересовали меня, правда, я не относил себя ни к какой из существующих конфессий, потому что уважал, действительно уважал и уважаю любую веру в Бога. Любую искреннюю веру. И сам верю, но по-своему.

— Ты верующий, Олег? — спросил я.

— Да — был ответ.

— И какую веру ты исповедуешь?

— Веру в Жизнь, Свет и Любовь. Веру в Ясный День.

— В ясный день?

— Да, в Ясный День.

— А что это за вера?