своё прежнее значение, которым наделил его великий Пифагор.
Слово «мудрость» теперь ассоциируется с бородатой старостью, уткнутой в многочисленные толстые книги.
Но, говоря о мудрости, я хочу напомнить о девочке, рассказывающей своему отцу о сердце, о «сердечке», как ласково она его называла.
Как легко, как радостно она принимала окружающее, как свободно она встречала саму жизнь. Как легко относятся к жизни все дети.
И в Благодати все были детьми. Им не о чём было беспокоиться, ибо, у них был Отец, знающий о потребностях своих чад прежде, чем те успевали их испытать.
«Посмотрите на полевые лилии, как они растут; не трудятся, ни прядут, но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как каждая из них. Если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, то, что говорить о вас? Маловеры!
Итак, не заботьтесь и не говорите: “что нам есть?” или: “что пить?” или “во что одеться?” Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всём этом».
Матфей 6:28-32
Они и не заботились. У каждой семьи был участок, который кормил. У каждого была крыша над головой.
А большего, из благ земных, они не желали. Ибо, имели большее, чем все драгоценности, сокровища и богатства этого мира.
Всякое богатство, а также, высокое положение в обществе, или власть, навсегда утратили для каждого из них значение, потому что люди там поняли, что действительно значимо, а что только видится таковым…
Кто-то спросит: «Им в такой глуши не скучно, случайно?»
Когда мы шли в Благодать через горы, и я, видя, во сколь глухое место меня собираются привести, задал, примерно, такой же вопрос Кириллу.
Он сначала не понял и переспросил. Я повторил, но он вновь не понял.
Оказалось, что ему не понятно значение слова «скучный». Он просто никогда не слышал этого слова.
Он не знал, что это такое, как по смыслу, так и в самом себе. Так же дело обстояло и с другими.
Каждый находил себе занятие, любимое дело, и погружался в него, развивая и совершенствуя своё мастерство.
Те, у кого были сходные интересы, объединялись в группы и работали вместе.
Причём в подобных группах не существовало возрастной иерархии, и семилетняя девочка там имела те же права, что и умудрённый опытом старец. Об этом никто не договаривался, это существовало само по себе.
Группы тоже собирались стихийно, т.е., никто определённо не объявлял о наборе туда-то или туда-то, просто, со временем, один и тот же интерес сводил людей вместе, и бывало, что сводил навсегда.
Лена, Ната, и другие дети, с которыми я пришёл, увлекались музыкой. С ними в группе занимались ещё несколько взрослых, и это, действительно, были полноценные, захватывающие занятия.
Никто не сидел за партами, никто не утруждал себя какими-либо уроками или домашними заданиями, оценками или организационной работой. Ничего этого не было.
Люди просто собирались вместе, как друзья, и учились. Учились у Него. Я посещал вместе с Леной несколько таких простых дружеских встреч, но, за кажущейся простотой всегда происходили невероятные вещи…
* * *
В ярком пламени трещали сухие ветки и сонмы искр вырывались из огня. Двенадцать пар глаз заворожено смотрели на танец огненного салюта.
Мы глядели, как в далёкое очарование мириадов звёзд уносятся, влекомые прохладой, дочери огня.
Костёр горел в ночи. Костёр согревал нас. Он согревал ночь и все её тёмное однообразие.
Нам и всему, что нас окружало, действительно, было тепло. Тепло от костра, и все же нам было гораздо теплее от того, что мы рядом…
Мягко трещат на кострище поленья,
В небе давно уж рассвет.
В сумерках утра, светясь вдохновеньем,
Пел свою песню поэт.
Слушайте, слушайте — струны играют,
Тихо касаясь сердец.
И у костра будто все замирают…
Кто ты, поэт и певец?..
Пела Лена. Она смотрела в небо. Её глаза были заполнены счастьем. Её голос походил на ласковое счастье…
И голосов становилось всё больше. Ей подпевали, но кто? Не ангельский ли хор слышал я?
Новая песня, как тайна, как пламя,
Так поражает сердца.
Глас твой звучит, как счастливое знамя,