Максим Жуковец

Ясный День

Зловеще спокойно. Вижу группу людей в камуфляжной форме. Они вооружены — очень много инструмента, приносящего боль и смерть.

Но всей боли, что сотворили они, им мало. Они жаждут ещё. Вокруг красивая природа, но они не видят. Их окружают пустынные, но величественные горы, красные цветы под ногами радуют глаза, но не их глаза.

Они увлечены другим. Я вижу, как из-за камней выводят нескольких человек. Руки последних крепко связаны — чувствую, веревки и проволока вгрызлись в кожу до крови.

Моё невидимое сердце ощущает, какие глубокие, какие обширные страдания испытывает каждый из связанных — все они знают, что сейчас их будут казнить. Они волнуются, они боятся.

Один из них вспоминает детей и жену, другой плачет — он вспомнил маму. Третий, измученный постоянными пытками и побоями — ему сейчас, может быть, легче, чем другим.

Ему больше всего хочется умереть сейчас, потому, что он потерял веру в жизнь…

Пленные ещё не знают, какую зловещую смерть им приготовили. Им хотят отпилить головы. Заживо. Я вижу в руках одного из вооружённых людей пилу. Обычную ножовку… Нет, этого я не вынесу.

Люди! Или вы забыли, кто вы? Неужели вы забыли, что вы, прежде всего, — люди! Сколько же ещё вы так озверело будете мучить друг друга? Люди-и-и!!!» — я кричу, моё сердце кричит, оно содрогается от рыданий, оно плачет так, как до этого никогда не плакало.

Меня услышали. Меня услышал один из пленных — тот, который плакал. Он — совсем ещё ребёнок — даже усы не растут, как следует.

Он, вдруг, поднимает голову, смотрит на небо и начинает улыбаться, хотя, в глазах всё ещё стоят слёзы. Я вижу эти человеческие глаза. Они до сих пор снятся мне…

Душманы собираются заснять казнь на видеоплёнку. Один из них, стоя перед объективом камеры, на арабском языке рассказывает, что он намерен делать. Он вертит перед объективом этой ужасной пилой.

Пленный солдат, тот, кто думал о детях, замечает пилу. Вижу, как его глаза широко раскрываются — он осознаёт только сейчас, куда его привели. И некоторое время стоит неподвижно, даже не дыша.

Тот же юный пленник всё смотрит в небо, всё улыбается… Нельзя, чтобы он перестал улыбаться… Но, что же делать? Как помочь?

Один из бандитов замечает улыбающегося солдата. Он подходит к пленному и на ломанном русском языке еле выговаривает: «Вот с тебя мы и начнём».

Двое других берут солдата за локти связанных рук, думая, что он будет сопротивляться. Но он не сопротивляется…Дальнейшее описывать не буду. Слишком жестоко. И очень больно, поверьте, жутко больно это вспоминать…

Глава 19. То, что будет, ещё никогда не было таким прекрасным…

«Мы с тобой не знали сами, что случилось между нами;

Просто ты сказала: “Я тебя люблю”…»

Отрывок из песни.

«…Истинно говорю — так Я приду. В одно мгновение Я войду в тысячи Твоих тел [Человек] и раскроюсь в них, подобно цветку Розы. Всё случится за период и, особенно, в конце Эпохи, которую ваши астрологи называют Эпохой Водолея. То, что будет, ещё никогда не было таким прекрасным.

Новая Религия родится. Новое чувство появится на свет. Их Матерью станет Россия. Россия третьего тысячелетия — это белый цветок Матери на возрождающемся кресте мира. Это Мой цветок. Это та женщина, о которой скажут, что она — прекраснее всех цветов мира…

Восход начнётся с России. Уже видны первые лучи. Светлейшая Религия восстанет из сердец, презирающих славу, богатство и смерть. Светлейшая Религия будет править народами Земли. Основанная не на поклонении и страхе, не на умствовании и догме, она будет чувством, похожим на любовь, но та Любовь, что грядет, еще никогда не приходила в таком ярком свете.

Как тепло солнца сейчас согревает вас, так люди третьего тысячелетия своим теплом будут греть друг друга, и всё окружающее станет тянуться к теплу Человека. Тепло человеческого сердца станет ощутимым. Оно изменит атмосферу и климат планеты…

Истинно говорю — так Я приду…»

Он

Я, как будто, просыпаюсь всё в том же месте — у двери старинного сруба. Очнувшись, я замечаю, что безудержно плачу, сидя и положа голову на грудь красавице Лене.

Она, сидя на коленях рядом со мной, придерживает мою голову одной рукой, другой же ласково гладит мои волосы. Она тепло шепчет мне:

— Не надо. Успокойся, Максим.