Григорий Климов

Песнь победителя (Часть 2)

отмахивался рукой и говорил: «Я просто так на минутку заскочил. Я буду спать у тебя здесь на кушетке».

Сначала эти неурочные и беспричинные визиты меня удивляли. В наших разговорах он с болезненной радостью наслаждался воспоминаниями о наших совместных похождениях в школе и на студенческой скамье. Он готов был десятки раз до мельчайших подробностей пережёвывать наши юношеские романы, сопровождая их неизменной репликой: «Эх! Хорошее было время!» Порою мне казалось, что в моём обществе и в этих разговорах он ищет спасения от окружающей его действительности.

Я попросил полковника Кондакова ссадить меня у подъезда здания Центрального Управления МВД, где работал Андрей. Комплекс нескольких зданий был обнесён глухой стеной, через которую тянулись ветви деревьев.

В проходной уже лежал пропуск на моё имя. В сумерках летнего вечера я пересек сад и поднялся на второй этаж здания, где помещался кабинет Андрея.

«Ну, сворачивай свои дела!» — произнес я, входя в обитую войлоком и клеёнкой дверь. — «Поедем в Берлин!»

«Хм! Кому работа кончается, а кому начинается», — буркнул Андрей.

«За каким же ты хреном меня сюда звал?!» — с некоторой досадой произнес я. Целый день пребывания в кабинете подполковника Динашвилли был достаточен, чтобы я стремился поскорее выбраться на свежий воздух.

«Не волнуйся, Гриша! Я у тебя уже пол протолок, а ты ко мне ещё ни разу в гости не заехал. Один раз тут интересно побывать», — говорит Андрей.

«Я сегодня целый день сидел в подобной берлоге», — отвечаю я и не могу скрыть своего недовольства.

«День?!» — усмехается Андрей. — «А ночью ты здесь никогда не бывал?»

«Знаешь что Андрей», — говорю я. — «У меня сейчас нет никакого настроения торчать здесь. Если хочешь, то поедем в Берлин в театр. Если нет...»

«Так ты, значит, в театр хочешь», — перебивает Андрей. — «Тут тоже можно кое-что увидеть. Такое не увидишь ни в каком театре».

«Сегодня у меня настроения нет...» — повторяю я.

«Послушай, Гриша!» Андрей меняет тон. Наигранная личина спадает и голос Андрея напоминает мне те дни, когда он ёрзал верхом на стуле рядом с моим чертёжным столом. Тогда он также начинал напыщенный разговор о великих людях и великих делах, а затем вдруг заискивающим тоном просил у меня конспекты по теоретической механике или спрашивал к какому лектору лучше идти на экзамены.

«Послушай, Гриша!» — продолжает Андрей. — «Меня уже давно интересует один вопрос. Для того чтобы ты понял этот вопрос, я должен несколько углубиться в прошлое. Ведь нам с тобой нечего скрывать друг от друга. Ведь, пожалуй, нет другого человека на свете, который знал бы меня лучше, чем ты». Андрей молчит некоторое время, потом заканчивает: «А вот я тебя до сегодняшнего дня не знаю...»

«Что тебя, собственно, интересует?» — спрашиваю я.

Андрей идёт к двери и поворачивает ключ в замке. Затем он вытаскивает из стены несколько розеток, шнуры от которых идут к его столу.

«Помнишь наше детство?» — говорит он, откидываясь в кресле. — «Ты был таким же мальчишкой, как и я. И ты должен был думать тоже, что и я. Но ты молчал. Я тогда сердился на тебя за это. Сегодня я тебя могу за это похвалить. Знаешь почему?»

Я молчу.

После некоторого колебания Андрей говорит, глядя куда-то под стол: «Это дело прошлого... Мне тогда было четырнадцать лет... Как раз в канун Октябрьских праздников меня вызвали с урока в кабинет директора школы. Там был ещё какой-то человек. Коротко — этот человек отвёл меня в ГПУ. Там меня обвинили, что я приклеивал окурки на портреты Сталина и во всякой другой контрреволюции…

Конечно, всё было выдумано. Затем сказали что, учитывая мою молодость, согласны простить мои грехи, если я буду помогать им. Что я мог делать?! С меня взяли подписку о сотрудничестве и молчании. Так я стал... сексотом.

Ненавидел Сталина всей душой, писал антисоветские лозунги в уборных — а сам был сексотом. Не бойся. Я ни на кого не донес. Когда уж слишком жали, то писал доносы на таких же сексотов. Имея связь с ГПУ, я знал кое-кого. Им от этого не было вреда».

Андрей ворочается в кресле и говорит, не поднимая глаз: «Тогда я сердился на тебя, что ты не разделял вслух мои искренние мысли. Я был убеждён, что ты думаешь, как и я. Теперь! Когда мы были студентами... Помнишь Володьку?» Он произнёс имя нашего совместного товарища, который незадолго до войны окончил Военно-Морскую Академию имени Дзержинского.