Григорий Климов

Песнь победителя (Часть 3)

дед Сергей Василич. — «Опять что ли это... пролетарии всех стран соединяйтесь?»

«Да, конечно, пролетариев других стран тоже забывать нельзя», — говорит генерал лениво, сам чувствуя неуместность своих слов в окружающей обстановке. «Пролетарская солидарность!» — добавляет он, избегая смотреть по сторонам.

«Так, так... То шо мы пролетари, это я своим брюхом круглый день разумею», — усмехается старик. — «А насчёт этой самой солидарности как? Штоб другие, значится, вместе с нами голодали. Так что ли?»

«Давай лучше выпьем, Сергей Василич», — генерал видит, что ему бесполезно спорить с упрямым отцом и наполняет стакан водкой.

«Ты вот мне одно скажи, Миколай», — переходит в наступление дед Сергей Василич. — «То шо мы эту войну и кровь проливали и голодали — за это я молчу. Слава Богу, что оно так кончилось! Но ты вот одно скажи — хотели солдаты сначала воевать или нет? Ты, как генерал, это знать должен».

Генерал молча смотрит в стол.

«Молчишь!?» — торжествует дед Сергей Василич. — «Не хотели солдаты воевать! Сам знаешь почему. Потому им эти песни давно поперек горла стали. Песнями сыт не будешь».

«Ну, а войну-то мы всё-таки победили», — защищается генерал.

«Ты, Миколай, хоть мне, твоему отцу, в глаза не ври», — горячится старик. — «Ты шо, забыл, что там во время войны обещано было? Почему церкви открыли? Почему русские погоны дали? Почему ты на грудь царские ленты вывесил?

За спину русского народа спрятались! Земля и воля нам была обещана! За то и воевали! Где всё это?» Дед в ожесточении стучит костлявым кулаком по столу, так что дребезжат стаканы. Из всклокоченной бороды сыпятся запутавшиеся там крошки хлеба.

«Где всё это?» — ещё раз кричит он и яростно тыкает сухим старческим пальцем в разбросанную по столу картофельную шелуху.

«Не всё сразу», — слабо возражает генерал.

«Что это — не всё сразу?» — как пороховая бочка взрывается дед Сергей Василич. — «Что? Ещё хуже будет?»

«Да, нет. Всё сразу не поправишь, что разрушено», — отступает генерал.

«А, это дело другое. А то ты мне опять со старой молитвой. Солидарность! Пролетари! Мы эту песню наизусть знаем! Спереди назад и сзади наперед».

Генерал молчит и апатично жует хлебную корку. Дед Сергей Василич не может успокоиться. Он собственноручно наливает дрожащими руками стакан водки и опрокидывает его в горло. Утерев рот ладонью, он оглядывается кругом, ища, кто осмелится противоречить.

Остальные члены семьи безучастно смотрят в свои пустые тарелки. Только лишь инвалид, сидящий в углу стола, нервно играет пальцами и беззвучно шевелит губами. Он хочет что-то сказать, но не решается выступить против генерала.

«Ты мне, Миколай, сказки не рассказывай», — решительно заявляет дед Сергей Васильевич и вызывающе смотрит через стол. — «Я твоё занятие насквозь вижу. Думаешь, я не знаю, как ты двадцать лет по белу свету с факелом носишься? Думаешь, я не знаю, откуда у тебя все эти блямбы?» Дрожащий старческий палец устремлен на иностранные ордена на груди сына.

«Когда ты в этой люльке лежал», — старик кивает головой через плечо на свешивающуюся с потолка колыбель. — «В этом доме тогда не то, что хлеба — всего полная чаша была.

Теперь ты в генералы вылез, а в той люльке ребёнок с голоду кричит. Где совесть твоя? Ты что — совесть свою на эти блямбы променял?» Старик снова сверкает злобным взглядом на ордена на груди сына.

«Дедушка Сергей, где у тебя лукошко?» — спрашивает Женя, до того молча сидевшая рядом с отцом. Она поднимается из-за стола и идёт в переднюю, где висят на стенке берестяные плетёнки.

«Что, стрекоза, надоело тебе?» — смотрит ей вслед старик. — «Пойди, сходи лучше по грибы. На ужин грибы с картошкой сделаем».

Женя стоит в дверях с лукошком через руку и кивает мне головой, приглашая следовать за ней. Когда я выхожу из комнаты, вслед мне доносятся слова деда Сергея Василича:

«Так-то вот, Миколай! Чтобы я в моём доме больше о пролетариях не слыхал! Это для меня как ругательство. Мы и есть самые, что ни на есть последние пролетарии. Если уж кого освобождать — так это нас. Понял! Так себе на лбу и запиши».

Генерал не отвечает ни слова. В родном деревенском доме господствует древний закон — закон старшинства, где права старческая седина и мудрость поколений.