Пауло Коэльо

Вероника решает умереть

в комнате с тех пор, как однажды она, без всякой причины, дала одному из них пощечину, а потом встала на колени, целовала ему ноги, моля о прощении, разорвала на себе в клочья ночную рубашку в знак отчаяния и покаяния.

Прошла ещё одна неделя, в течение которой она плевала в подаваемую ей пищу, иногда возвращалась в эту реальность и снова покидала её, целые ночи была на ногах и целыми днями спала. В ее комнату вошли без стука два человека. Один из них держал ее, другой сделал укол, и...

Проснулась она в Виллете. Депрессия, — говорил врач её мужу. — Причины порой самые банальные. Например, в ее организме просто может не хватать химического вещества — серотонина.

С потолка палаты Зедка увидела фельдшера, входящего со шприцем в руке. Девушка, в отчаянии от её пустого взгляда, неподвижно сидела на месте, пытаясь говорить с её телом. В какой-то момент Зедка подумала, не рассказать ли ей обо всём, что происходит, но затем передумала. Люди никогда не верят тому, что им рассказывают, они должны до всего дойти сами.

Ф

ельдшер сделал ей инъекцию глюкозы, и, словно ведомая огромной рукой, ее душа спустилась с потолка палаты, пронеслась по черному туннелю и вернулась в тело.

— Привет, Вероника.

У девушки был испуганный вид.

— С тобой всё в порядке?

— Да. К счастью, мне удалось пережить все эти опасные процедуры, но это больше не повторится.

— Откуда ты знаешь? Здесь никто не считается с желаниями пациентов.

Зедка знала, потому что в астральном теле она побывала в кабинете самого доктора Игоря.

— Я не могу объяснить откуда, я просто знаю. Помнишь первый вопрос, который я тебе задала?

— Да, ты спросила меня, знаю ли я, что значит быть сумасшедшей.

— Совершенно верно. На этот раз, я не буду рассказывать никаких историй. Я просто скажу тебе, что сумасшествие — это неспособность передать другим своё восприятие.

Как будто ты в чужой стране — всё видишь, понимаешь, что вокруг тебя происходит, но не в состоянии объясниться и получить помощь, поскольку не понимаешь языка, на котором там говорят.

— Всем нам приходилось чувствовать такое.

— Просто, все мы, в той или иной мере, сумасшедшие.

Небо в окне за решёткой было усеяно звёздами, а за горами всходил узкий серп растущей луны. Поэтам нравилась полная луна, о такой луне они писали тысячи стихов, а Вероника любила молодой месяц, ведь ему было куда расти, прибавляться в размерах, наполняться светом, прежде чем он снова неуклонно начнёт стареть.

Е

й хотелось подойти к пианино в холле и отпраздновать такую ночь запомнившейся со времён колледжа прекрасной сонатой. Глядя на небо, Вероника ощущала неописуемую благодать, как будто бесконечность Вселенной доказывала и её собственную вечность.

Но, от исполнения желания её отделяли стальная дверь и женщина, бесконечно читавшая свою книгу. Да и кто играет на пианино так поздно, ведь она помешает спать всем вокруг.

Вероника рассмеялась. Вокруг были палаты, заполненные чокнутыми, а эти сумасшедшие, в свою очередь, заполнены снотворным.

Между тем, ощущение благодати сохранялось. Она встала и подошла к кровати Зедки, но та спала глубоким сном — наверное, непросто прийти в себя после той ужасной процедуры.

— Вернитесь в постель, — сказала медсестра. — Хорошим девочкам снятся ангелочки или возлюбленные.

— Я вам не ребёнок. Я не какая-нибудь тихая помешанная, которая всего боится. Я — буйная, у меня бывают истерические припадки, когда мне дела нет ни до собственной жизни, ни до жизни других. А как раз сегодня у меня припадок. Я посмотрела на луну, и мне хочется с кем-нибудь поговорить.

Медсестра покосилась на Веронику, удивленная её реакцией.

— Вы меня боитесь? — настаивала Вероника. — До смерти мне остались один-два дня. Что мне терять?

— Почему бы тебе, деточка, не прогуляться и не дать мне дочитать книгу?

— Потому что я — в тюрьме, где говорю сейчас с надзирательницей, которая делает вид, будто читает книгу, только для того, чтобы показать, какая она умная, а на самом деле, следит за каждым движением в палате и хранит ключи от двери, словно какое-нибудь сокровище.