Пауло Коэльо

Вероника решает умереть

разве что, профессоров математики, кому, для полноты счастья, понадобилась бы алгебра.

Зачем её заставляли столько времени зубрить алгебру или геометрию — всю эту груду совершенно бесполезных вещей?

Вероника толкнула дверь в холл, подошла к пианино и, подняв крышку, изо всех сил ударила по клавишам. Безумный аккорд, бессвязный, раздражающий, эхом пронесся по пустому залу, отражаясь от стен и возвращаясь ей в уши пронзительным грохотом, словно раздиравшим ее душу.

Но именно это, пожалуй, был лучший портрет её душевного состояния на данный момент. Она вновь ударила по клавишам, и вновь всё вокруг пронизала и заполнила нестерпимая для слуха какофония.

Я — сумасшедшая. Если я сумасшедшая, то могу себе это позволить. Могу просто ненавидеть, могу даже разбить это пианино вдребезги. С каких это пор душевнобольные должны играть по нотам?

Она ударила по клавишам ещё раз, еще пять, десять, двадцать раз, и с каждым ударом ненависть слабела, пока совсем не угасла.

И тогда Веронику охватил глубокий покой, и она вновь взглянула на звёздное небо с полумесяцем в её любимой растущей четверти, наполнявшим мягким светом всё вокруг.

К ней вновь пришло ощущение, что Бесконечность и Вечность идут рука об руку, и стоит лишь всмотреться в одну из них — безграничную Вселенную, — чтобы заметить присутствие другой Вселенной — Времени, которое никогда не заканчивается, никогда не проходит, неизменно пребывая в Настоящем, где и хранятся все тайны бытия.

Ненависть, захлестнувшая её в палате и в холле, была такой сильной и глубокой, что теперь в сердце не осталось никакой затаённой злобы. Вероника дала, наконец, выход всем отрицательным эмоциям, которые годами копились в её душе.

Она действительно прочувствовала их, так что теперь они уже не были нужны и могли уйти.

Она сидела в полном безмолвии, переживая свой Настоящий момент, впуская в себя любовь, позволяя ей заполнить пространство, опустошенное ненавистью.

Почувствовав, что настало время, она повернулась лицом к ночному небу и сыграла посвящённую луне сонату. Она знала, что луна слушает её сейчас и гордится собой, а звёзды ей завидуют.

Тогда Вероника сыграла музыку и для звёзд, и для сада, и для гор. Ночью гор не было видно, но она знала, что они там, во тьме.

Как раз, посреди мелодии для сада, в холле появился еще один пациент — Эдуард, неизлечимый шизофреник. Вероника не только не испугалась, но даже улыбнулась ему; к её удивлению, он улыбнулся в ответ.

И в его далекий мир — дальше самой луны — могла проникать музыка и творить чудеса.

«Надо купить новый брелок», — подумал доктор Игорь, открывая дверь своей маленькой приёмной в Виллете. Старый разваливался на части, а украшавшая его маленькая металлическая эмблема только что выпала на пол.

Д

октор Игорь нагнулся и её поднял: герб Любляны. Что с ним делать? Проще всего выбросить. Можно, конечно, отдать брелок в починку — там в два счета сделают новое кожаное колечко, — или подарить внуку, пусть играет.

Оба варианта были одинаково дурацкими. Брелок стоил гроши, а внука гербы совершенно не интересуют, он всё время торчит перед телевизором или играет в привезенные из Италии электронные игры. Доктор рассеянно сунул брелок в карман, чтобы попозже решить, что с ним делать.

Именно поэтому доктор Игорь был директором клиники, а не её пациентом: прежде чем принять любое решение, он его тщательно взвешивал.

Доктор включил свет — зима уже наступила, и светало всё позже. Недостаток света, наряду с переездами и разводами, был одной из главных причин роста числа случаев депрессии. Доктор Игорь всем сердцем желал, чтобы поскорее настала весна, которая решит половину его проблем.

Он заглянул в блокнот. Сегодня нужно было разработать некоторые меры, чтобы не дать Эдуарду умереть с голоду. Шизофрения сделала его непредсказуемым, и вот теперь он полностью прекратил есть. Доктор Игорь уже назначал ему внутривенное питание, но это не могло продолжаться вечно.

Эдуарду было 28 лет, он был крепким молодым человеком, но даже при постоянном вливании глюкозы он, в конце концов, стал бы тощим, как скелет.

Как отреагирует отец Эдуарда, один из самых известных послов молодой Словенской республики, мастер деликатных переговоров с Югославией начала 90-х?