Пауло Коэльо

Вероника решает умереть

повернулась, чтобы идти дальше, но тут кто-то осторожно взял её за руку. Она всё ещё находилась под воздействием успокоительного, поэтому не стала сопротивляться, когда шизофреник Эдуард увлёк её в другом направлении — в гостиную.

Луна всё ещё была прибывающей, и Вероника, внимая молчаливой просьбе Эдуарда, уже уселась за пианино, как вдруг из столовой послышались звуки мужского голоса. Кто-то говорил там с иностранным акцентом, — ей не доводилось слышать такой в Виллете.

Вероника встала.

— Сейчас, Эдуард, мне не хочется играть на пианино. Мне хочется знать, что происходит в мире, о чём говорят здесь рядом и что это за посторонний человек.

Эдуард улыбался — возможно, не понимая ни единого сказанного ею слова.

Но она вспомнила доктора Игоря: шизофреники могут входить в свои отдельные реальности и выходить оттуда.

— Я скоро умру, — продолжала она, надеясь, что её слова имеют для него смысл. — Сегодня смерть задела крыльями моё лицо, а завтра или чуть позже она постучит ко мне в дверь. Тебе не стоит привыкать каждую ночь слушать пианино.

Ни к чему нельзя привыкать, Эдуард. Ты только посмотри: я снова наслаждалась солнцем, горами и даже житейскими проблемами... Я начала понимать, что отсутствие смысла жизни — это только моя вина.

Мне хотелось снова увидеть эту площадь в Любляне, чувствовать ненависть и любовь, отчаяние и досаду, все те простые и глупые вещи, без которых жизнь становится такой пресной и скучной.

Если бы как-то можно было отсюда выбраться, я бы позволила себе быть безумной, — ведь безумен весь мир, и хуже всего тому, кто не знает, что он безумец, ведь ему остаётся лишь повторять то, что говорят другие.

Но это невозможно, понимаешь? Вот и ты тоже не можешь проводить целые дни в ожидании, когда наступит ночь и одна из пациенток сыграет на пианино, — ведь это скоро закончится. И моему миру, и твоему придёт конец.

Она встала, нежно прикоснулась к лицу юноши и пошла в столовую.

Открыв дверь, она увидела необычную сцену. Столы и стулья были отодвинуты к стене, а в центре образовавшегося пустого пространства на полу сидели члены Братства, слушая мужчину в костюме с галстуком.

— ...и тогда они пригласили на беседу Насреддина, великого учителя суфийской традиции, — говорил он.

Когда дверь открылась, все посмотрели на Веронику. Мужчина в костюме повернулся к ней.

— Садитесь.

Она уселась на полу рядом со светловолосой женщиной Мари, которая была столь агрессивна во время их первой встречи. К её удивлению, на сей раз Мари доброжелательно улыбнулась.

Мужчина в костюме продолжал:

— Насреддин назначил лекцию на два часа дня, и вокруг неё возник настоящий ажиотаж: тысяча билетов на места в зале были полностью проданы, а более шестисот человек остались снаружи, чтобы следить за беседой по внутренней телесети.

Ровно в два часа вошел ассистент Насреддина и сообщил, что по непредвиденным обстоятельствам начало беседы переносится. Некоторые возмущенно поднялись, потребовали вернуть им деньги и вышли. Но, даже при этом, внутри зала и снаружи ещё оставалось много народу.

В четыре часа дня суфийского учителя ещё не было, и люди начали понемногу покидать зал и получать обратно деньги: как-никак, рабочий день близился к концу, пора было возвращаться домой. Когда наступило шесть часов, из пришедших вначале 1700 зрителей осталось менее сотни.

И тут, пошатываясь, вошёл, наконец, Насреддин. Казалось, он был пьян в стельку и тут же подсел к сидевшей в первом ряду красивой девушке и стал с ней любезничать.

Люди начали подниматься со своих мест, удивляясь и негодуя: как же так, они прождали четыре часа подряд, а теперь этот человек ведёт себя подобным образом?

Пронёсся неодобрительный шепот, но суфийский учитель не придал ему никакого значения: громким голосом он говорил о том, как сексуальна эта девушка, и приглашал ее съездить с ним во Францию.

Хорош учитель, — подумала Вероника. — На их месте я поступила бы точно так же.

Выругавшись в адрес людей, которые жаловались, Насреддин попытался встать — и свалился на пол. Возмущенные зрители решили немедленно уйти, они говорили, что всё это — не более чем шарлатанство, что они обратятся в газеты, которые напишут об этом унизительном зрелище.