Пауло Коэльо

Вероника решает умереть

и описала ему все симптомы того, что с ней происходит. Вдвоем они пришли к выводу, что учащённое сердцебиение, холодный пот, отчужденность, беспомощность и потеря самоконтроля — всё это можно назвать одним словом: страх.

С помощью мужа, Мари попыталась проанализировать ситуацию. Про себя он подумал — а вдруг это рак мозга, — но ничего не сказал. Мари, в свою очередь, всё больше укреплялась в подозрении, что случившееся с ней — лишь начало чего-то, в самом деле, ужасного, и тоже промолчала.

По здравом размышлении, как и подобает умным и зрелым людям, они попытались прийти в разговоре к какому-то общему знаменателю.

— Наверное, тебе стоит пройти обследование. Мари согласилась, но при одном условии: никто ничего не должен знать, даже их дети.

На следующий день она попросила у себя в адвокатской конторе 30-дневный отпуск за свой счёт. Муж хотел отвезти ее в Австрию, где имеются лучшие специалисты по болезням мозга, но Мари отказывалась выходить из дома — теперь приступы были всё чаще и всё более продолжительными.

С большим трудом — главным образом при помощи успокоительных — они добрались до ближайшей больницы, где Мари прошла всестороннее обследование.

У нее не нашли никакой патологии, включая и аневризму, и это принесло хоть какое-то успокоение. Но сами приступы беспричинной и неодолимой паники никуда не исчезли.

Муж ходил за покупками и готовил, а Мари ограничилась ежедневной обязательной уборкой, чтобы хоть как-то отвлечься. Она принялась читать подряд все, какие только могла найти, книги по психиатрии, но вскоре их забросила: ей казалось, что любая из описанных там болезней есть и у неё.

Самым ужасным было то, что приступы теперь стали привычными, но всё равно она чувствовала всё тот же страх перед той совершенно чуждой реальностью, в которую снова и снова попадала во время очередного приступа, всё ту же неспособность контролировать себя.

К этому прибавились угрызения совести — ведь мужу теперь приходилось работать за двоих, взяв на себя почти все домашние обязанности.

Тянулись дни, а её состояние никак не улучшалось, и Мари начала чувствовать — и всё чаще проявлять — крайнее раздражение. Достаточно было малейшего повода, чтобы она вышла из себя и заорала на мужа или на первого, кто под руку попадёт, после чего неизменно начинались истерические рыдания.

Через несколько дней, после того, как закончился отпуск, а Мари так и не вышла на работу, к ним домой явился один из её сотрудников. Он звонил ежедневно, беспокоясь о её здоровье, но Мари не поднимала трубку или просила мужа сказать, будто сейчас занята.

В тот день он просто пришёл и звонил в дверь до тех пор, пока она не открыла.

То утро выдалось сравнительно спокойным. Мари приготовила чай, они поговорили немного о работе, и затем он спросил, когда же она собирается вернуться в контору.

— Никогда.

Он вспомнил разговор о Сальвадоре.

— Ну что ж: конечно, вы вольны поступать по собственному усмотрению, — сказал он примирительным тоном, — хотя мне кажется, что именно работа, в данном случае, лучше всякой психотерапии.

Поезжайте, повидайте мир, будьте полезной там, где в вас нуждаются, — но помните, что двери конторы для вас всегда открыты, можете вернуться, когда пожелаете.

Услышав это. Мари расплакалась, — теперь это с ней случалось на каждом шагу.

Коллега подождал, пока она успокоится. Опытный адвокат, он ни о чём не спрашивал, зная, что иной раз легче добиться ответа молчанием, чем задавая вопросы.

Так и случилось. Мари рассказала обо всём, что с ней происходило, начиная с посещения кинотеатра и до недавних истерических припадков при муже, который так её поддерживал.

— Я сошла с ума, — сказала она.

— Это возможно, — ответил он с видом знатока, но с нежностью в голосе.

— В таком случае, у вас два выбора: лечиться или продолжать болеть.

— То, что я переживаю, неизлечимо. Я остаюсь в совершенно здравом уме, а напряжённость чувствую от того, что такая ситуация сохраняется уже давно. Но у меня нет таких обычных симптомов безумия, как потеря чувства реальности, безразличие или неуправляемая агрессивность. Только страх.

— Все сумасшедшие говорят, что они нормальны.