Пауло Коэльо

Одиннадцать минут

раз влюбилась она, когда было ей одиннадцать лет — по дороге из дома в школу.

В первый же день занятий поняла Мария, что появился у неё попутчик: вместе с нею в школу по тому же расписанию ходил соседский мальчик.

Они и словом-то друг с другом не перемолвились ни разу, однако, она стала замечать, что больше всего нравятся ей те минуты, когда по длинной дороге — пыль столбом, солнце шпарит немилосердно, жажда мучит, — из сил выбиваясь, поспевает она за мальчиком, который идёт скорым шагом.

И так продолжалось на протяжении нескольких месяцев.

И Мария, которая терпеть не могла учиться и, кроме телевизора, иных развлечений не признавала — да их и не было, — мысленно подгоняла время, чтоб поскорее минул день, настало утро и можно было отправиться в школу, а субботы с воскресеньями — не в пример своим одноклассницам — совсем разлюбила.

А поскольку, как известно, для детей время тянется медленней, чем для взрослых, она очень страдала и злилась, что эти бесконечные дни дают ей всего-навсего десять минут любви и тысячи часов — чтобы думать о своём возлюбленном и представлять, как замечательно было бы, если б они поговорили.

И вот, это произошло.

В одно прекрасное утро мальчик подошёл к ней, спросил, нет ли у неё лишней ручки. Мария не ответила, сделала вид, что обиделась на такую дерзкую выходку, прибавила шагу.

А ведь, когда она увидела, что он направляется к ней, у неё внутри всё сжалось: вдруг догадается, как сильно она его любит, как нетерпеливо ждёт, как мечтает взять его за руку и, миновав двери школы, шагать всё дальше и дальше по дороге, пока не кончится она, пока не приведёт туда, где — люди говорят — стоит большой город, а там всё будет в точности, как по телевизору показывают, — артисты, автомобили, кино на каждом углу, и каких только удовольствий и развлечений там нет.

Целый день не могла она сосредоточиться на уроке, мучаясь, что так глупо себя повела, но, вместе с тем, ликуя от того, что, наконец, мальчик её заметил, а что ручку попросил — так это всего лишь предлог, повод завязать разговор: ведь, когда он подошёл, она заметила, что из кармана у него торчит своя собственная.

И в эту ночь — да и во все последующие — Мария всё придумывала, как будет ему отвечать в следующий раз, чтоб уж не ошибиться и начать историю, у которой не будет окончания.

Но следующего раза не было. Они, хоть и продолжали, как прежде, ходить в школу одной дорогой — Мария иногда шла впереди, сжимая в правом кулаке ручку, а иногда отставала, чтобы можно было с нежностью разглядывать его сзади, — но он больше не сказал ей ни слова, так что, до самого конца учебного года, пришлось ей любить и страдать молча.

А потом потянулись нескончаемые каникулы, и вот как-то раз она проснулась в крови, подумала, что умирает, и решила оставить этому самому мальчику прощальное письмо, признаться, что никого в жизни так не любила, а потом — убежать в лес, чтоб её там растерзал волк-оборотень или безголовый мул — кто-нибудь из тех чудовищ, которые держали в страхе окрестных крестьян.

Только если такая смерть её настигнет, думала она, не будут родители убиваться, потому что бедняки так уж устроены — беды на них, как из худого мешка валятся, а надежда всё равно остается.

Вот и родители её пускай думают, что девочку их взяли к себе какие-нибудь бездетные богачи и что, Бог даст, когда-нибудь она вернётся в отчий дом во всём блеске и с кучей денег, но тот, кого она полюбила (впервые, но навсегда), будет о ней вспоминать всю жизнь и каждое утро корить себя за то, что не обратился к ней снова.

Но она не успела написать письмо — в комнату вошла мать, увидела пятна крови на простыне, улыбнулась и сказала:

— Ты стала взрослой, доченька.

Мария пыталась понять, как связано ее взросление с кровью, струившейся по ногам, но мать толком объяснять не стала — сказала только, что ничего страшного в этом нет, просто придётся теперь каждый месяц дня на четыре-пять подтыкаться чем-то вроде кукольной подушечки.

Она спросила, пользуются ли такой штукой мужчины, чтобы кровь им не пачкала брюки, но узнала, что такое случается только с женщинами.

Мария попеняла Богу за такую несправедливость, но, в конце концов, привыкла, приноровилась. А вот к тому, что мальчика больше не встречает, — нет, и потому беспрестанно ругала себя, что так глупо поступила, убежав от того, что было ей всего на свете желанней.