Пауло Коэльо

Одиннадцать минут

рук, сколько бы тысяч и миллионов раз он их ни мыл: он с этим запахом родился, чтобы увидеть первое в жизни дерево, первый дом, чтобы запечатлеть их в своих снах.

Должно быть, и он чувствует исходящий от её пальцев запах, но какой именно — она не знает и спрашивать не хочет, ибо, в этот миг говорит лишь плоть, а прочее есть безмолвие.

Она ласкает, и ласкают её. Так можно провести целую ночь, ибо это доставляет наслаждение, которое вовсе не обязательно должно завершаться сексом, думает она, и в этот самый миг, именно потому, что секс вовсе не обязателен, ощущает в межножье влажное тепло.

Придет миг, когда он дотронется до неё, ощутит и почувствует всю меру охватившего её возбуждения — ей не дано знать, хорошо это или плохо, так отзывается её плоть, и нет необходимости говорить: «Выше... ниже... помедленней... а теперь посильней...»

Мужские руки теперь прикасаются к её подмышкам, и волоски на коже встают дыбом, и ей хочется вырвать их — как сладостна, наверное, будет эта боль.

И она гладит его подмышки, ощущая под пальцами иную структуру — вероятно, это от многолетнего употребления дезодоранта... Боже, о чём она думает? Она не должна думать. Должна прикасаться, трогать — и ничего больше.

Его пальцы подкрадывающимися хищниками скользят вокруг её грудей. Ей хотелось бы, чтобы пальцы двигались быстрей, чтобы дотронулись до сосков, потому что мысль её обгоняет его пальцы, но он, отгадывая, наверно, её невысказанное желание, медлит и дразнит и длит наслаждение, и целая вечность проходит, прежде чем прикосновение, наконец, совершается.

Соски напряглись, и он играет с ними, отчего по коже бегут мурашки, и ещё влажней и горячей становится в паху.

Теперь его руки скользят по её животу, расходятся в обе стороны, к бедрам, спускаются к икрам и ступням, поднимаются по внутренней стороне бёдер, ощущают жар, но не приближаются, продолжая двигаться нежно и легко, словно порхая, и чем легче эти прикосновения, тем сильнее они пьянят.

Она делает то же, едва-едва дотрагиваясь к самым кончикам волос, и тоже ощущает жар, исходящий от его члена, и, словно колдовским образом вернув себе невинность, словно впервые оказывается перед ней символ иного пола, она прикасается к нему.

Но это нечестно, хочется воскликнуть ей: она уже истекает, а он ещё не обрел должной твердости, но, может быть, мужчине нужно больше времени, чтобы возбудиться, кто их знает...

И она принимается ласкать его так, как это умеют делать лишь девственницы, потому что искушенные проститутки — позабыли.

Член отзывается на её прикосновения, напрягается, увеличивается и подрагивает под её пальцами, и она медленно усиливает нажим, обхватывает его крепче, по наитию поняв, к какому месту — внизу, а не вверху — надо прикоснуться, и оттягивает крайнюю плоть.

Теперь он возбуждён, очень возбуждён и прикасается к губам её влагалища — но по-прежнему слишком бережно и осторожно, и она борется с желанием крикнуть «Сильней! Глубже!», попросить, чтобы ввёл пальцы внутрь и вверх.

Но он не делает этого, а, смочив пальцы ее же влагой, теми же кругообразными движениями, какими он заставил подняться её соски, водит теперь вдоль клитора. Этот мужчина ласкает её, как она сама.

Вот его рука снова поднимается к её груди, как хорошо, как бы ей хотелось, чтобы он обхватил её. Но нет — он просто знакомится с её телом, у них есть время... времени у них сколько угодно.

Они могут соединиться прямо сейчас, и это будет совершенно естественно, и, наверное, это будет хорошо, но всё так ново, так непривычно, ей приходится обуздывать себя, чтобы не испортить всё.

Она вспоминает, как в вечер первой встречи они пили вино — медленно, смакуя, ощущая, как оно растекается по крови, согревая и заставляя видеть мир иначе, освобождая из-под гнёта жизни и крепче привязывая к ней.

Вот так же, глоток за глотком, она отведает этого мужчину — и тогда сумеет навсегда забыть то скверное вино, которое пила залпом: да, от него пьянеешь, но наутро так гадко во рту и ещё гаже — в душе.

Она останавливается, мягко переплетает свои и его пальцы, слышит стон и тоже хочет простонать, но сдерживается, чувствуя, как жар разливается по всему телу — и, должно быть, с ним происходит то же самое.