Пауло Коэльо

Одиннадцать минут

то есть, по загубленной сексуальности, — она помахала ей рукой, вышла и заставила себя отвлечься на любую ерунду, потому что не тот сегодня был день, чтобы размышлять о прощаниях, разлуке, клиторе, возрождённой девственности или точке «G».

Она стала прислушиваться к звукам — звонили колокола, лаяли собаки, звенел по рельсам трамвай. Постукивали каблуки по тротуару, слышалось дыхание, вывески обещали всё, что душе угодно.

Ей совсем не хотелось возвращаться в «Копакабану», но она чувствовала себя обязанной довести работу до конца, а почему — неизвестно: в конце концов, необходимую сумму давно уже удалось собрать.

В этот день она могла бы пройтись по магазинам, поговорить с управляющим банком — тоже, между прочим, её клиент, — обещавшим помочь с текущим счётом, могла бы выпить кофе, отправить по почте кое-что из вещей, не умещавшихся в чемоданы.

Как ни странно, на душе у неё было невесело, и она не могла понять отчего. От того, быть может, что оставалось всего две недели. Надо было бы пройтись по городу, взглянуть на него другими глазами, порадоваться, что смогла всё пережить и преодолеть.

Она остановилась на перекрёстке, на котором бывала сотни раз: оттуда открывался вид на озеро с водяным столбом посреди, а на другой стороне улицы тянулся сад, и там, на клумбе, двигались стрелки выложенных из цветов часов — одного из символов города — и стрелки эти не дадут ей солгать, потому что...

Внезапно время остановилось и мир замер.

Что это за чушь насчет восстановленной девственности, не дававшая ей покоя с момента пробуждения?

Мир, казалось, застыл в оледенении, и эта секунда всё никак не кончалась, не истекала, а Мария стояла перед чем-то очень значительным и серьёзным. И не могла забыть об этом, в отличие от снов, которые всегда хочется записать наутро, да не выходит...

«Ни о чём не думай. Мир остановился. Что произошло?»

ХВАТИТ!

Неужели сочиненная ею красивая сказка о птице — это про Ральфа Харта? Нет! Это о ней! ТОЧКА!

На часах было 11:11, и в этот миг она застыла. Она чувствовала себя чужой в собственной телесной оболочке, заново открывая для себя только что восстановленную девственность, но возрождение это было столь хрупко, что постой Мария здесь ещё мгновение — погибла бы безвозвратно.

Вероятно, она побывала на небесах, а уж в аду — совершенно точно, но Приключение подошло к концу.

Она не могла ждать ещё две недели, десять дней, неделю — надо было бегом бежать сию же минуту — потому что, едва глянув на эти цветочные часы, вокруг которых толпились, щелкая фотоаппаратами, туристы и играли дети, наконец-то, поняла причину своей печали.

А причина заключалась в том, что она не хотела возвращаться в Бразилию. И дело было не в Ральфе Харте, не в Швейцарии, не в Приключении. Всё было просто, даже слишком просто. Деньги.

Деньги! Клочок плотной, неярко раскрашенной бумаги, который, по всеобщему мнению, что-то стоит.

И она верила в это, потому что все верили, верила до тех пор, пока, собрав целую гору этих бумажек, не пришла в банк — надежнейший, свято хранящий традиции и оберегающий тайну вкладов швейцарский банк — и спросила:

«Могу ли я приобрести у вас несколько часов жизни?» И услышала в ответ: «Нет, мадемуазель, это мы не продаём, а только покупаем».

Из сна наяву её вывел визг тормозов. Водитель что-то сердито крикнул ей, а стоящий рядом улыбчивый старичок по-английски попросил её сделать шаг назад — для пешеходов был «красный».

«Ладно. Кажется, мне открылось то, что должны знать все».

Да нет, не знают. Она оглянулась по сторонам: опустив головы, люди торопливо шагали на службу, в школу, в бюро по трудоустройству, на Бернскую улицу, и каждый повторял:

«Ничего, подожду ещё немного. У меня есть мечта, но ведь, не обязательно претворять её в жизнь именно сегодня — сегодня мне надо зарабатывать деньги».

Разумеется, она занимается проклятым ремеслом, но если вдуматься — всего лишь продаёт свое время, как и все. Занимается тем, что ей не нравится, — как и все. Общается с людьми, которых переносить невозможно, — как и все.

Продаёт своё бесценное тело и бесценную душу во имя будущего, которое не наступит никогда, — как и все. Твердит, что накопила недостаточно, — как и все. Собирается подкопить еще немножко — тоже, как все.