с бесконечным терпением обрабатывает землю и ходит за скотиной.
Они нужней миру, чем жители больших городов, а чувствуют — и ведут — себя, как неполноценные, никчемные и сознающие свою никчемность существа».
Чужестранец, между тем, явно собирался продемонстрировать, что его культура весит больше и стоит дороже, чем тяжкий труд людей, сидевших в баре. Он показал на украшавшую стену картину:
— Знаете, что это такое? Одно из самых знаменитых в мире полотен: оно принадлежит кисти Леонардо да Винчи и изображает тайную вечерю — последний ужин Иисуса с апостолами.
— Не может быть! — воскликнула хозяйка. — Неужели такая знаменитая картина?! Мне она обошлась очень дешево.
— Но это ведь всего лишь репродукция: сама картина находится в одной церкви, расположенной далеко отсюда. Об этой картине существует легенда — если угодно, я мог бы рассказать.
Присутствующие изъявили согласие, а Шанталь снова почувствовала жгучий стыд за то, что стоит здесь и слушает, как этот проходимец щеголяет своей бесполезной образованностью для того лишь, чтобы показать — он знает больше других.
— При создании этой картины Леонардо столкнулся с огромной трудностью: он должен был изобразить Добро, воплощённое в образе Иисуса, и Зло — в образе Иуды, решившего предать его на этой трапезе. Леонардо на середине прервал работу и возобновил её лишь после того, как нашёл идеальные модели.
Однажды, когда художник присутствовал на выступлении хора, он увидел в одном из юных певчих совершенный образ Христа и, пригласив его в свою мастерскую, сделал с него несколько набросков и этюдов.
Прошло три года. «Тайная вечеря» была почти завершена, однако, Леонардо пока так и не нашёл подходящего натурщика для Иуды. Кардинал, отвечавший за роспись этого собора, торопил его, требуя, чтобы фреска была закончена, как можно скорее.
И вот, после многодневных поисков, художник увидел валявшегося в сточной канаве человека — молодого, но преждевременно одряхлевшего, грязного, пьяного и оборванного.
Времени на этюды уже не оставалось, и Леонардо приказал своим помощникам доставить его прямо в собор, что те и сделали.
С большим трудом его притащили туда и поставили на ноги. Он толком не понимал, что происходит, а Леонардо запечатлевал на холсте греховность, себялюбие, злочестие, которыми дышало его лицо.
Когда он окончил работу, нищий, который к этому времени уже немного протрезвел, открыл глаза, увидел перед собой полотно и вскричал в испуге и тоске:
— Я уже видел эту картину раньше!
— Когда? — недоуменно спросил Леонардо.
— Три года назад, ещё до того, как я всё потерял. В ту пору, когда я пел в хоре и жизнь моя была полна мечтаний, какой-то художник написал с меня Христа.
Чужестранец довольно долго молчал, устремив глаза на священника, который пил своё пиво, но Шанталь знала, что его слова предназначаются ей.
— Может быть, у Добра и у Зла — одно и то же лицо. Всё зависит лишь от того, когда встречаются они на пути каждого из нас.
Он поднялся, сославшись на усталость, извинился и ушёл в свой номер. Посетители бара расплатились и медленно потянулись к дверям, поглядывая на дешёвую репродукцию знаменитой картины и мысленно спрашивая себя, на каком именно отрезке их жизненного пути повстречался им ангел или демон.
И, хотя никто не поделился своими раздумьями с другими, все единодушно пришли к такому выводу: всё это произошло ещё до того, как Ахав превратил разбойничий край в мирный и процветающий, а теперь, все дни неотличимы друг от друга. И больше ничего.
И
змученная Шанталь работала, как автомат, но знала, что она — единственная из жителей Вискоса, кто думает иначе. Она чувствовала на лице ласкающее прикосновение тяжёлой и обольстительной руки Зла.
«Может быть, у Добра и у Зла — одно и то же лицо. Всё зависит лишь от того, когда встречаются они на пути каждого из нас». Хорошо сказано и, может быть, даже соответствует действительности, но сейчас ей было не до них — сейчас она хотела только спать.
Кончилось тем, что она ошиблась, отсчитывая сдачу одному из посетителей, что случалось с ней редко, она извинилась, но виноватой себя не почувствовала.