Пауло Коэльо

Дьявол и сеньорита Прим

к нему.

— Если наши земляки и вправду не проболтаются, я думаю, мы сможем начать переговоры, — отвечал землевладелец, подбирая слова осторожно, чтобы их нельзя было истолковать превратно или просто переврать.

— Это славные, работящие, скромные люди, — подхватила хозяйка гостиницы, используя ту же стратегию, что и он. — Вот сегодня, например, когда булочник хотел выяснить, что же происходит, никто ему ничего не сказал. На них можно положиться.

И снова стало тихо. Но на этот раз молчание было тягостным, давящим, ничего не скрывающим. Тем не менее, игра продолжилась, и теперь слово взял кузнец:

— Дело ведь не в скромности наших жителей, — сказал он. — А в том, что мы собираемся сделать это, зная, что это — аморально и недопустимо.

— Что сделать?

— Продавать освящённую землю.

По комнате прошелестел общий вздох облегчения. Практическую сторону вопроса можно было считать решённой и, стало быть, перейти к дискуссии на моральные темы.

— Аморально — видеть, как приходит в упадок наш Вискос, — промолвила жена мэра. — Сознавать, что мы — последние, кто будет жить в нём, и что мечты наших пращуров, наших прадедов, Ахава, кельтов через несколько лет сгинут, как дым.

Вскоре и мы с вами покинем Вискос — кто отправится в богадельню, кто сядет на шею детям, вынуждая их заботиться о нас — немощных, дряхлых, неприспособленных к жизни в большом городе, тоскующих по тому, что оставили за спиной, стыдящихся того, что не нашли в себе достоинства передать новому поколению дар, полученный от наших предков.

— Вы правы, — согласился кузнец. — Аморальна жизнь, которую мы ведём. Ибо, когда Вискос уже почти разрушится, эти поля будут просто брошены или куплены за бесценок, появятся машины, проложат новые дороги.

Снесут дома и на их месте, на земле, обильно политой потом наших предков, возведут стальные башни. Хлеб станут выращивать машины, люди будут приезжать на работу, а вечером разъезжаться по домам, находящимся далеко отсюда.

Какой позор выпал на долю нашему поколению — мы допустили, чтобы наши дети покинули город, мы оказались неспособны удержать их рядом с нами.

— Мы просто обязаны спасти этот город. Любой ценой, — сказал землевладелец.

Ему — единственному из всех — упадок Вискоса сулил немалые прибыли: он мог скупить в нем все, а потом перепродать какой-нибудь крупной компании, однако, вовсе не был заинтересован в том, чтобы почти за бесценок избавляться от земель, в недрах которых могли бы таиться сокровища.

— А вы что скажете, святой отец? — обратилась хозяйка гостиницы к священнику.

— Я толком разбираюсь лишь в моей религии, а в основе её — жертва одного человека, которая спасла всё человечество.

И в третий раз наступило молчание — но ненадолго.

— Мне пора готовиться к субботней службе, — продолжал он. — Давайте соберёмся ещё раз, ближе к вечеру.

Все тотчас согласились с ним, назначили час встречи. У всех был деловой и озабоченный вид, словно их ожидало нечто очень серьёзное.

— То, что вы сейчас сказали, святой отец, — очень интересно, — с обычной своей холодностью произнёс мэр. — Прекрасная тема для проповеди. Думаю, что всем нам следует сегодня присутствовать на богослужении.

* * *

Ш

анталь, больше уже не колеблясь, двинулась к валуну в форме «Y», размышляя по дороге, как будет действовать, когда заберёт золото. Вернётся домой, возьмёт все деньги, переоденется, чтобы не зависеть от капризов погоды, спустится на шоссе, поймает попутную машину.

И — никаких пари: здешний народ не заслуживает богатства, которое готово само свалиться ему в руки.

Чемодан она брать не будет, чтобы никто не догадался, что она покидает навсегда Вискос со всеми его красивыми и бесполезными легендами, со всеми его боязливыми и благородными жителями, с его баром, вечно переполненным посетителями, которые обсуждают изо дня в день одни и те же темы, с его церковью, куда она никогда не ходила.

Конечно, нельзя исключить и того, что на автовокзале её уже будет поджидать полиция — это в том случае, если чужестранец обвинит её в краже и т. д. и т. п. Но сейчас девушка была готова идти на любой риск.

И ненависть, которую она испытывала полчаса назад, сменилась иным, гораздо более сладостным чувством — Шанталь предвкушала месть.