Пауло Коэльо

Дьявол и сеньорита Прим

много неведомого — гораздо больше, чем на Земле.

— Ну, теперь ты меня, более или менее, убедил. Не тревожьтесь — если мне придётся умереть, значит, пришёл мой час.

Берта не сказала, что немного ревнует и хотела бы вновь оказаться рядом с мужем; бабушка Шанталь всегда считалась в Вискосе одной из тех, кто своего (да и чужого) не упустит.

Гости удалились, сославшись на то, что им необходимо заставить Шанталь как следует осознать виденное.

Берта возревновала ещё пуще, но вскоре успокоилась, хоть и подумала, что муж пытается немного отсрочить её уход, чтобы без помех наслаждаться обществом бабушки Шанталь.

Кто знает, может быть, завтра и окончится эта его независимость. Берта поразмыслила и пришла к другому выводу: бедняга заслужил несколько лет отдыха, что ей — жалко, что ли?

Пусть считает, что волен, как птица, и может делать всё, что ему хочется: она-то ведь всё равно знает, что он тоскует в разлуке с нею.

Заметив стоявших у дома женщин, старуха подумала, что совсем неплохо было бы ещё малость пожить в этой долине, разглядывая горы, присутствуя при вечных распрях мужчин и женщин, деревьев и ветра, ангелов и демонов.

Ей стало страшно, и она попыталась сосредоточиться на другом — надо бы завтра взять клубок шерсти другого цвета, ибо, салфетка, которую она вязала, получалась больно уж монотонной.

Собрание на городской площади ещё продолжалось, а Берта уже спала, пребывая в полной уверенности, что сеньорита Прим, хоть и не обладает даром разговаривать с тенями усопших, поймёт всё, что те хотели ей сказать.

* * *

В

церкви, на священной территории храма, я говорил о необходимости жертвы, — сказал священник. — Здесь, на мирской территории, я прошу вас приготовиться к появлению мученика.

Маленькая площадь, скудно освещенная одним-единственным фонарём (хотя мэр, во время избирательной кампании, обещал установить ещё несколько штук), была заполнена народом.

Полусонные крестьяне и пастухи — они привыкли ложиться и вставать с зарёй — хранили почтительное и боязливое молчание. Падре поставил рядом с крестом стул и взобрался на него, чтобы его видели все.

— На протяжении нескольких столетий Церковь обвиняли в том, что она вела неправедные войны, хотя, на самом деле, мы всего лишь стремились защититься от разнообразных угроз и выжить.

— Падре, — крикнул кто-то. — Мы пришли сюда не за тем, чтобы слушать про Церковь. Мы хотим знать, что будет с Вискосом.

— Нет надобности объяснять, что наш город рискует вот-вот исчезнуть с карты, прихватив с собой вас, ваши земли и ваши стада.

Я и не собираюсь говорить о Церкви, но одно, всё же, обязан сказать: прийти к спасению мы можем лишь через раскаяние и жертвы. И я, пока меня не прервали, говорил о жертве, которую принесёт кто-то, о раскаянии, которое необходимо всем, и о спасении города.

— Завтра всё это окажется брехней, — раздался ещё чей-то голос.

— Завтра чужестранец покажет нам золото, — сказал мэр, радуясь, что может сообщить сведения, которыми не располагает даже священник.

— Сеньорита Прим не желает нести ответственность в одиночку, и хозяйка гостиницы убедила чужестранца принести золото сюда. Без этой гарантии мы палец о палец не ударим.

Мэр взял слово и принялся расписывать волшебные изменения, ожидающие город, — благоустройство, преобразования, детский парк, сокращение налогов, распределение нежданно-негаданно привалившего богатства.

— Всем поровну, — выкрикнул кто-то.

Настало время произнести главное, чего мэру делать очень не хотелось, однако, все взоры обратились к нему, и люди на площади, казалось, очнулись от спячки.

— Всем поровну, — подтвердил священник, опередив мэра. Он понимал, что выбора нет: либо все несут одинаковую ответственность за содеянное и получают одинаковое вознаграждение, либо очень скоро кто-нибудь донесёт о преступлении, обуреваемый чувствами зависти и мести.

Священник превосходно знал смысл этих слов.

— Кто же должен умереть?

Мэр стал объяснять, почему, по справедливости, выбор должен был пасть на Берту — женщина преклонного возраста, очень горюет по мужу, друзей у неё нет, и вообще она едва ли не выжила из ума, потому что с утра до сумерек сидит перед домом; никак и ничем не споспешествует процветанию Вискоса.