от пагубных пристрастий, а исцеление своей жизни проводят с куда большей объективностью, чем это удается большинству из нас.
Верно и обратное: если они сами не желают что-либо менять в своей жизни, повлиять на них не в силах никто!
Самоубийство, смерть и духовность
Мои беседы с Эмбер, а затем и с другими «юными взрослыми» вызвали у меня вопрос: что на самом деле думают эти дети о наркотиках, смерти и духовности.
Чтобы узнать это, я составила опросный лист и попросила «почти взрослых» детей от 16 до 19 лет дать ответы на поставленные вопросы. И эти ответы меня совершенно изумили!
За исключением малозначащих подробностей, ответы на большую часть вопросов были на удивление схожими и указывали на глубокое философское мышление.
У большинства участников опроса основной школьной оценкой было «удовлетворительно», у некоторых даже сплошные «неуды» — и лишь несколько человек учились на «отлично».
Только один из опрошенных получил формальное религиозное образование, ещё один был знаком с метафизическими концепциями, остальные же не получали религиозного воспитания ни в школе, ни в семье.
Если не считать уроков, посвящённых вреду наркотиков, ни один из участников не проходил в школе программ, связанных с обсуждением проблем смерти или духовности. Родители этих детей тоже заговаривали на эти темы крайне редко.
О смерти:
Почти все участники опроса помнили, что знали о смерти уже к пятилетнему возрасту, некоторые даже в трёхлетнем. Кроме того, все дети были уверены, что постигли это без помощи родителей и какого-либо внешнего влияния.
Вопрос: «Что такое смерть?»
«Конец жизни на этой планете и переход куда-то ещё».
«Сбрасывание материального тела».
«Конец одной части существования и переход к следующей».
«Переход из одного состояния в другое».
«Выход в иное измерение».
«Лучшее в смерти — то, что будет потом»
«Тот момент, когда пора покидать эту планету».
Все дети проявляли огромный интерес к проблеме смерти и хотели бы знать, что чувствуешь, когда умираешь.
Более 75 процентов по крайней мере однажды всерьёз подумывали о самоубийстве — прежде всего те, кто регулярно принимал препараты, вызывающие привыкание.
И хотя последние составляли лишь половину опрошенных, жизнь многих из тех, кого посещала идея самоубийства, была настолько мучительной, что они просто не знали, как ещё прекратить эти страдания (один ребёнок признался, что хотел «уйти», когда ему было всего пять или шесть лет — в ту пору его родители разводились).
Так или иначе, от попытки самоубийства их удержала любовь к родным, даже если отношения в семье были тяжёлыми.
Следующий вопрос звучал так: «Верите ли вы в загробную жизнь и бессмертие души?» (Почти все ответили: «Конечно». Несколько участников опроса не были уверены до конца, но, поразмыслив, всё же признали, что верят).
«Мы рождаемся, живём — и так всё время».
«Я убеждён, что душа продолжает жить после смерти. Я имею в виду, смерть — это не конец. Это я точно знаю».
«Душа просто обитает в теле, одалживает его на время жизни на земле. Но рано или поздно долг приходится возвращать».
«Душа уходит туда, откуда пришла, а потом, думаю, остаётся там, прежде чем войти в новое тело».
Последний вопрос: «Что значит быть одиноким и чувствовать себя не таким, как все?»
«Одиноко — это когда нет никого, кто на тебя похож».
«В общем, чувствуешь грусть, но и какую-то гордость за то, что непохож на других. Но всё равно грустно, потому что мне почти ни с кем не удается сдружиться. Такое вот странное сочетание».
«Паршиво это».
В те дни, когда я заканчивала это исследование, мне на глаза попалась статья в журнале «Семейный круг» (август 1991 г.), где речь идёт всё о том же:
Память навсегда
По утрам трёхлетняя Коди Торнтон сидит на ступеньках лестницы и разговаривает с висящей на стене фотографией своего старшего брата Кейзи. Осенью прошлого года Кейзи (5 лет) сам выбрал это место для задушевных разговоров с сестрёнкой.
«Ну вот, Коди, — сказал тогда он, — Я умираю, и это значит, что мы уже не будем расти вместе».
«Это случилось через два года после того, как у Кейзи обнаружили острую лимфобластную лейкемию.
Малыш перенёс лучевую и химическую терапию, обнадёживающую ремиссию, которая продолжалась четырнадцать месяцев, затем два рецидива, пересадку костного мозга (последний шанс) и новое обострение,