кряхтя, подпирают спинами здоровеннейший земной диск. При этом слоны не знают, для чего черепахи, черепахи не разумеют, зачем слоны, - и ни те, ни другие понятия не имеют, зачем, вообще говоря, нужен мир.
- Извините, что так поздно! - раздался у меня за спиной ее голос. - Задержали на работе, никак не могла уйти.
- Ничего страшного! Я сегодня весь день абсолютно свободен...
Она бросила на стол ключ от стойки для зонта и, не глядя в меню, заказала себе апельсиновый сок.
Возраст ее невозможно было определить на глаз. Не сообщи она мне его по телефону
- наверное, я так никогда и не понял бы, сколько ей лет.
Но поскольку она с самого начала сказала, что ей тридцать три, то ей, надо
полагать, и было тридцать три - и именно на тридцать три она теперь выглядела.
Хотя я уверен: скажи она, что ей двадцать семь - и выглядела бы она на двадцать
семь, ни больше ни меньше.
На одежду ее, неброскую, но со вкусом, было приятно смотреть. Свободного покроя белые хлопчатые брюки, оранжевая, в желтую клетку, рубашка - рукава закатаны до локтей; кожаная сумочка через плечо. Ни одна из вещей не была новой, но смотрелось все очень опрятно. Ни колец, ни бус, ни браслета, ни серег. Короткий чубчик наивно-кокетливо зачесан набок.
Чуть заметные морщинки у глаз не сообщали возраста их хозяйки, а как бы заявляли о том, что были на этом лице с рождения. Разве только ключицы, белевшие из-под расстегнутого на две пуговицы воротничка, да запястья недвижных рук на краю стола едва заметно выказывали не первую молодость этой женщины. С мелких, поистине микроскопических изменений начинает стареть человек. Чем дальше, тем больше появляется таких вот слабо уловимых, но уже нестираемых мелочей - пока, наконец, не опутают они, точно паутина, все тело.
- Чем занимаетесь? Работаете где-нибудь? - спросил я наугад.
- В конструкторском бюро. Уже много лет.
Разговор не клеился. Я не спеша достал сигарету, не спеша закурил. Пианистка закрыла крышку рояля, встала и удалилась куда-то на перерыв. Легкая зависть - буквально совсем чуть-чуть - промелькнула в глазах моей собеседницы.
- И долго вы с ним знакомы? - спросила она.
- Уже одиннадцать лет. А вы?
- Два месяца десять дней, - не раздумывая, ответила она. - С нашего знакомства - и до того, как он исчез. Два месяца и еще десять дней. Я дневник веду, поэтому помню точно.
Ей принесли апельсиновый сок, у меня забрали пустую кофейную чашку.
- После того, как он исчез, я три месяца ждала. Декабрь, январь, февраль... Самое холодное время. Зима тогда выдалась жутко холодная, правда?
- Н-не помню, - растерялся я. Холода пятилетней давности она обсуждала, словно вчерашний дождь.
- А вы вот так же когда-нибудь ждали женщину?
- Нет, - ответил я.
- Если изо всех сил ждать, а в срок не дождаться - тогда делается все равно. Неважно, какой был срок - десять лет, пять лет или один месяц.
Я кивнул.
Ее стакан с соком опустел уже наполовину.
- И когда в первый раз вышла замуж, так и случилось. Все ждала, ждала, как положено, а потом устала ждать - и сделалось все равно. В двадцать один замуж выскочила, в двадцать два - развелась. А потом переехала в этот город...
- Вот и у моей жены то же самое, - сказал я.
- Что?
- В двадцать один замуж вышла, а в двадцать два - развелась.
Она окинула меня долгим, пристальным взглядом - и нервно забрякала длинной палочкой в стакане, размешивая апельсиновый сок. Я, кажется, сболтнул что-то лишнее.
- Очень тяжело, когда в молодости переживешь и замужество, и развод, - продолжала она. - Если коротко - дальше уже начинаешь хотеть чего-то одномерного, чего-то совершенно ирреального - понимаете? Но ведь ирреальной жизнью нельзя прожить слишком долго, не правда ли?
- Да... Наверное.
- После развода, пока с ним не встретилась, я пять лет прожила в этом городе. Такой вот ирреальной жизнью. Ни знакомых почти никаких, ни желания куда-то сходить, ни любовника; утром проснешься - идешь на работу, чертишь свои чертежи, по дороге домой в супермаркете купишь чего-то, сама приготовишь, сама и съешь. Радио включено постоянно, книжка какая-нибудь; дневник про саму себя кропаешь - а в ванне чулки замочены. Да еще квартирка в доме у моря, так что в ушах постоянно волны шумят... Зябкая жизнь! - Она допила свой сок. - Я, наверное, пустое болтаю, да?
Я молча покачал головой.
Шел седьмой час - 'время кофе' закончилось, наступило 'время коктейлей'. Лампы под потолком пригасили, и зал погрузился в полумрак. Город в окне зажигал огни. Заалели фонари и на кранах в порту. В тусклых вечерних сумерках поблескивал мелкими