А.Т. Барсер

Письма Махатм (Часть 2)

школе. Есть

имена и вещи, которых никто не смеет коснуться. Для современного читателя,

например, чтение Гомера доставляет, конечно, огромную и непреодолимую скуку, но

кто же посмеет сознаться в этом? Парфенон в его настоящем виде является

несчастной развалиной, лишенной всякого интереса, но эта развалина обладает

обаянием именно потому что она представляется нам не в том виде, в каком она

есть, а в сопровождении всей свиты исторических воспоминаний. Главное свойство

обаяния именно и заключается в том, что оно не допускает видеть предметы в их

настоящем виде и парализует всякие суждения. Толпа всегда, а индивиды - весьма

часто нуждаются в готовых мнениях относительно всех предметов. Успех этих мнений

совершенно не зависит от той частицы истины или заблуждения, которая в них

заключается, а исключительно лишь от степени их обаяния.

Теперь я буду говорить о личном обаянии. Этот род обаяния совершенно отличается

от искусственного или приобретенного обаяния и не зависит ни от титула, ни от

власти; оно составляет достояние лишь немногих лиц и сообщает им какое-то

магнетическое очарование, действующее на окружающих, несмотря даже на

существование между ними равенства в социальном отношении и на то, что они не

обладают никакими обыкновенными средствами для утверждения своего господства.

Они внушают свои идеи, чувства тем, кто их окружает, и те им повинуются, как

повинуются, например, хищные звери своему укротителю, хотя они легко могли бы

его разорвать.

Великие вожаки толпы: Будда, Магомет, Жанна д'Арк, Наполеон обладали в высшей

степени именно такой формой обаяния и благодаря ей подчиняли себе толпу. Боги,

герои и догматы внушаются, но не оспариваются; они исчезают, как только их

подвергают обсуждению.

Великие люди, об обаянии которых я только что говорил, без этого обаяния не

могли бы сделаться знаменитыми. Конечно, Наполеон, находясь в зените своей

славы, пользовался огромным обаянием, благодаря своему могуществу, но все же это

обаяние существовало у него и тогда еще, когда он не имел никакой власти и был

совершенно неизвестен. Благодаря протекции, он был назначен командовать армией в

Италии и попал в кружок очень строгих, старых воинов-генералов, готовых оказать

довольно-таки сухой прием молодому собрату, посаженному им на шею.

Но с первой же минуты, с первого свидания, без всяких фраз, угроз или жестов,

будущий великий человек покорил их себе. Тэн заимствует из мемуаров

современников следующий интересный рассказ об этом свидании:

Дивизионные генералы, в том числе Ожеро, старый вояка, грубый, но героичный,

очень гордившийся своим высоким ростом и своей храбростью, прибыли в главную

квартиру весьма предубежденными против выскочки, присланного из Парижа. Ожеро

заранее возмущался, уже составив себе мнение о нем по описанию и готовясь

неповиноваться этому фавориту Барраса , генералу Вандемьера , уличному

генералу , на которого все смотрели как на медведя, потому что он всегда

держался в стороне и был задумчив, притом этот малорослый генерал имел репутацию

математика и мечтателя. Их ввели. Бонапарт заставил себя ждать. Наконец он

вышел, опоясанный шпагой, и, надев шляпу, объяснил генералам свои намерения,

отдал приказания и отпустил их. Ожеро безмолвствовал, и только когда они уже

вышли на улицу, он спохватился и разразился своими обычными проклятиями,

соглашаясь вместе с Массеной, что этот маленький генерал внушил ему страх, и он

решительно не может понять, почему с первого взгляда он почувствовал себя

уничтоженным перед его превосходством .

Обаяние Наполеона еще более увеличилось под влиянием его славы, когда он

сделался великим человеком. Тогда уже его обаяние сделалось почти равносильно

обаянию какого-нибудь божества. Генерал Вандамм, революционный вояка, еще более

грубый и энергичный, чем Ожеро, говорил о нем маршалу д'0рнано в 1815 году,

когда они вместе поднимались по лестнице в Тюильрийском дворце: Мой милый, этот

человек производит на меня такое обаяние, в котором я не могу отдать себе

отчета, и притом до такой степени, что я, не боящийся ни Бога, ни черта,

приближаясь к нему, дрожу, как ребенок; и он бы мог заставить меня пройти через

игольное ушко, чтобы затем бросить меня в огонь .

Наполеон оказывал такое же точно обаяние на всех тех, кто приближался к нему.

Сознавая вполне свое обаяние, Наполеон понимал, что он только увеличивает его,

обращаясь даже хуже, чем с конюхами, с теми важными лицами, которые его окружали