Архиепископ Иоанн

Христианство - дзен

что в конечном счете решает, что определяет

исход сражения и содержит в себе искорку Тебя, залог Твоей победы и присутствия.

Я благодарил Тебя за собранность, за ясность и за логику. Ко мне притекали — и я

знал. Как врач, я легкою рукою дарил рецепты направо и налево: от сифилиса и

туберкулеза, от СПИДа и прострации, от онанизма и от помыслов... А теперь из

собранного я превратился в растерянного. Больных прибавилось — рецептурных

бланков ни одного. Стило не пишет, рука отнялась, а между тем спрашивают: “Как

спастись? Как исцелиться? Как идти? Каков Бог? Нарисуйте мне Его. Помогите

обрести Его. Дайте зрение увидеть Его”...

Развожу руками — ничего не знаю. Но когда ничего не могу — сердце может то, чего

не могу я, и говорит помимо меня. И уходят окормленные. А тогда ожесточенно

бросали рецепты в урну вместе с завернутыми в них готовыми микстурами типа

“чтение псалтири”, “омовение на святых источниках”, “вечное поминовение в

Почаевской Лавре за сто кровных твоих рэ.” и т.п. Как оказалось — есть медицина

без рецептов, и как есть лечение без лекарств, так есть и наставничество без

готовых путей.

На какой глубине способны общаться люди... Отними у меня последнее, Господи,

лишь бы сохранилась в сердце трисиянная во все миры жемчужина. Пусть придут и

прикоснуться к ней. Пусть воспримут от нее. А что я разведу беспомощно руками и

скажу: “Простите, ничего не знаю”, — ничего не значит... Им открыто. Люди знают

лучше.

Божественная царская растерянность... Я читал ее на лицах православных святых

одновременно со страхом и умиленными слезами... — растерянность невесты в

ожидании небесного Возлюбленного; растерянность причастника, всегда готового и

неготового принять Христа в Святых Дарах. Эту растерянность, которая выше

собранности, что в свою очередь — сумма борьбы с прострацией, расслабленностью и

растерянностью низшего порядка.

Но готовься к одному: Бог есть свет, дающийся как ослепительная вспышка и ключей

к Нему нет. Кто-то пойдет рядом, для кого-то вспыхнет, а для тебя мотор

заглохнет и машина забуксует. Кто-то увидит, а ты будешь стоять рядом и слышать

о Боге с его слов, как сейчас на местах откровения. Пятидесятилетний Ренато

Барон в коричневом шерстяном свитере и синих джинсах перед Madonnа Del’Amore —

внутренним слухом слышит. В полуметре от уст — тайванский “Сони” со вставленным

микрофоном: записать последнее послание. Но видит и слышит только он. Ему одному

озарение. Остальные внемлют и приобщаются.

Но внезапно в степном поле загораются ночные огоньки. То тут, то там... И

растерянность сменяется уверенностью, какой прежде не было: уверенностью

первопроходца — против той, мнимой, уверенности идущего проторенными бездарными

путями, созидающего на чужом основании.

Легко им, дуракам, в вере. Кризисов не переживают, заведомо знают, принимают на

веру. Дадут по башке — так и нужно, не дадут — еще лучше. Не дадут есть —

хорошо, дадут — спасибо Богу. Думать начал — еретик. Бог умных не любит. Бог

дураков греет. Бог послушных рабов привечает. А если по морде схлопотал — так

чтобы не лупили по мордасам в вечности. А если огрели горячей кочергой по

позвоночнику — чтобы бесы не припечатали к адской сковороде... И хотя в воздухе

висит и подвешен на волоске, а легко ему, и спит на воздушном матрасе, и во сне

перелистывает псалтирь. А если забудет перелистать — ветер перевернет

страницу... И глаз устало водит по церковно славянской тайнописи. Помогает ли

кириллица? Бог весть — легче б стало в сердце.

Но эта старая вера по готовым рецептам с обращенностью в прошлое, с лазанием на

карачках по заросшим могильным холмам... Как она чужда Давшему заповедь: “Слушай

голос Мой, Божий народ, и поступай, как Я тебе скажу! Сегодня так, а завтра

эдак. Сегодня вправо, а завтра налево!” Одному пророку дал заповедь (Моисею) не

есть мяса кроликов и сов, а другому (ап.Петру) открывается в ковчеге,

низведенном с неба, и говорит: “Ешь мясо совы”. Пойди сличай с правилами — не

сработает совесть буквоеда, профессиональная смекалка нотариуса, стыд

архивариуса. Ожог в сердце от мысли, что истлеет старая бумага, как будто мысль

куда-то может пропасть, как будто кровавые слезы не служат залогом бессмертия,

как будто есть что-то помимо жизни в любви...

Один дзеновский брат придумал гениальный ход: от гнетущей расслабленности сесть

голым задом в снег. Прекрасно! Но этот прекрасный рецепт для него одного.