Платон

Ф е д о н

Как же иначе?

- Но ведь ты замечаешь, что, когда человек умирает, видимая его

часть - тело, принадлежащая к видимому, или труп, как мы его называем,

которому свойственно разрушаться, распадаться, развеиваться, под-

вергается этой участи не вдруг, не сразу, но сохраняется довольно долгое

время, если смерть застигнет тело в удачном состоянии и в удачное время

года. К тому же тело усохшее и набальзамированное, как бальзамируют в

Египте, может сохраняться чуть ли не без конца. Но если даже тело и

сгниет, некоторые его части - кости, сухожилия и прочие им подобные,

можно сказать, бессмертны. Верно?

- Да.

- А душа, сама безвидная и удаляющаяся в места славные, чистые и

безвидные - поистине в Аид, к благому и разумному богу, куда - если бог

пожелает - вскорости предстоит отойти и моей душе, - неужели душа, чьи

свойства и природу мы сейчас определили, немедленно, едва расставшись

с телом, рассеивается и погибает, как судит большинство людей? Нет,

друзья Кебет и Симмий, ничего похожего, но скорее всего вот как.

Допустим, что душа разлучается с телом чистою и не влачит за собою

ничего телесного, ибо в течение всей жизни умышленно избегала любой

связи с телом, остерегалась его и сосредоточивалась в самой себе,

постоянно в этом упражняясь, иными словами, посвящала себя истинной

философии и, по сути дела, готовилась умереть легко и спокойно. Или же

это нельзя назвать подготовкою к смерти?

- Бесспорно, можно.

- Такая душа уходит в подобное ей самой безвидное место,

божественное, бессмертное, разумное, и, достигши его, обретает

блаженство, отныне избавленная от блужданий, безрассудства, страхов,

диких вожделений и всех прочих человеческих зол, и - как говорят о

посвященных в таинства - впредь навеки поселяется среди богов. Так мы

должны сказать, Кебет, или как-нибудь по-иному?

- Так, клянусь Зевсом, - ответил Кебет.

- Но, думаю, если душа разлучается с телом оскверненная и замаранная,

ибо всегда была в связи с телом, угождала ему и любила его, зачарованная

им, его страстями и наслаждениями настолько, что уже ничего не считала

истинным, кроме телесного, - того, что можно осязать, увидеть, выпить,

съесть или использовать для любовной утехи, а все смутное для глаза и

незримое, но постигаемое разумом и философским рассуждением,

приучилась ненавидеть, бояться и избегать, - как, по-твоему, такая душа

расстанется с телом чистою и обособленною в себе самой?

- Никогда!

- Я думаю, что она вся проникнута чем-то телесным: ее срастили с ним

постоянное общение и связь и долгие заботы о нем.

- Совершенно верно.

- Но ведь телесное, друг, надо представлять себе плотным, тяжелым,

землеобразным, видимым. Ясно, что душа, смешанная с телесным, тяжелеет,

и эта тяжесть снова тянет ее в видимый мир. В страхе перед безвидным,

перед тем, что называют Аидом, она бродит среди надгробий и могил - там

иной раз и замечают похожие на тени призраки душ. Это призраки как раз

таких душ, которые расстались с телом нечистыми; они причастны зримому

и потому открываются глазу.

- Да, Сократ, похоже на то.

- Очень похоже, Кебет. И конечно же это души не добрых, но

дурных людей: они принуждены блуждать среди могил, неся наказание за

дурной образ жизни в прошлом, и так блуждают до той поры, пока

пристрастием к бывшему своему спутнику - к телесному - не будут вновь

заключены в оковы тела. Оковы эти, вероятно, всякий раз соответствуют

тем навыкам, какие были приобретены в прошлой жизни.

- О каких же навыках ты говоришь, Сократ?

- Ну, вот, например, кто предавался чревоугодию, беспутству и пьянству,

вместо того чтобы всячески их остерегаться, перейдет, вероятно, в породу ослов

или иных подобных животных. Как тебе кажется?

- Это вполне вероятно.

- А те, кто отдавал предпочтение несправедливости, властолюбию

и хищничеству, перейдут в волков, ястребов или коршунов. Или же мы

с тобою решим, что такие души перейдут в иные какие-нибудь тела?

- Что ты! - сказал Кебет. Конечно, в эти, которые ты назвал.

- Тогда, по-моему, уже ясно, что и всем остальным предназначены

места, соответствующие их главной в жизни заботе.

- Да уж куда яснее!

- А самые счастливые среди них, уходящие в самое лучшее место, -

это те, кто преуспел в гражданской, полезной для всего народа

добродетели: имя ей рассудительность и справедливость, она рождается

из повседневных обычаев и занятий, без участия философии и ума.

- Чем же они такие счастливые?