Платон

Ф е д о н

или же

порезали и порвали струны, - приводя те же доводы, какие приводишь ты,

кто-нибудь будет упорно доказывать, что гармония не разрушилась и

должна по-прежнему существовать. Быть того не может, скажет такой

человек, чтобы лира с разорванными струнами и сами струны - вещи

смертной природы - все ещё существовали, а гармония, сродная и близкая

божественному и бессмертному, погибла, уничтожившись раньше, чем

смертное. Нет, гармония непременно должна существовать, и прежде

истлеют без остатка дерево и жилы струн, чем претерпит что-нибудь худое

гармония. И право же, Сократ, я думаю, ты и сам отлично сознаешь что

наиболее частый взгляд на душу таков: если наше тело связывают и держат

в натяжении тепло, холод, сухость, влажность и некоторые иные, подобные

им, [начала], то душа наша есть сочетание и гармония этих [начал], когда

они хорошо и соразмерно смешаны друг с другом. И если душа - это

действительно своего рода гармония, значит, когда тело чрезмерно слабеет

или, напротив, чрезмерно напрягается - из-за болезни или иной какой

напасти, - душа при всей своей божественности должна немедленно

разрушиться, как разрушается любая гармония, будь то звуков или же

любых творений художников; а телесные останки могут сохраняться

долгое время, пока их не уничтожит огонь или тление. Пожалуйста,

подумай, как нам отвечать на этот довод, если кто будет настаивать, что

душа есть сочетание телесных качеств и потому в том, что мы называем

смертью, гибнет первою.

Сократ, по всегдашней своей привычке, обвел собравшихся взглядом,

улыбнулся и сказал:

- Симмий говорит дело. Если кто из вас находчи-

вее моего, пусть отвечает. Кажется, Симмий метко поддел [наше]

рассуждение. И все-таки, на мой взгляд, прежде чем отвечать, нужно сперва

выслушать еще Кебета, - в чем упрекает [наши] доводы он, а мы тем

временем подумаем, что нам сказать. И тогда уже, выслушав обоих, мы либо

уступим им, если выяснится, что они поют в лад, а если нет - будем

отстаивать свое доказательство. Ну, Кебет, теперь твой черед: говори, что

тебя смущает.

- Да, Сократ, я скажу, - отозвался Кебет. - Мне кажется, [наше]

доказательство не сдвинулось с места,

и упрек, что мы делали ему раньше, можно повторить и

теперь. Что наша душа существовала и до того, как

воплотилась в этом образе, доказано - я не отрицаю -

очень тонко и, смею сказать, очень убедительно. Но что

она и после нашей смерти продолжает где-то существо-

вать, это мне представляется далеко не столь убедительным. Правда, я не

разделяю возражения Симмия, будто душа не сильнее и не долговечнее

тела. Наоборот, сколько я понимаю, душа обладает огромным преимуще-

ством перед всем телесным. 'Как же так? - спросят меня. - Откуда же

тогда твои сомнения, если ты видишь, что после смерти человека даже

более слабая его часть продолжает существовать? Разве тебе не кажется.

что более долговечная часть непременно должна сохраняться в целости все

это время?' Смотри, есть ли толк в том, что я на это отвечаю. Естественно,

что и мне, как раньше Симмию, понадобится какое-нибудь уподобление.

Так рассуждать, на мой взгляд, примерно то же самое, что применить

этот довод к умершему старику ткачу и утверждать, будто он не погиб, но

где-то существует, целый и невредимый, и в подтверждение предъявить

плащ, который старик сам себе соткал: плащ-то ведь цел, ему ничего не

сделалось, он невредим. А если кто усомнится, тогда спросить, что

долговечнее, люди или плащи, которые постоянно в употреблении, в носке,

и, услыхав в ответ: 'Разумеется, люди', - считать доказанным, что человек,

соткавший этот плащ, без всякого сомнения, цел и невредим, раз не погибла

вещь менее долговечная.

Но я думаю, Симмий, что на самом-то деле все обстоит иначе. Следи и

ты за там, что я говорю. Кто так рассуждает, судит нелепо - это каждому

видно. Ведь наш ткач соткал и сносил много этаких плащей и пережил их

все, за исключением, правда, одного, последнего, но из этого никак не

следует, будто человек негоднее или бессильнее плаща.

То же самое уподобление, по-моему, применимо и

к душе, связанной с телом, и, кто говорит о душе и тела

теми же самыми словами, что о ткаче и плаще, мне кажется, говорит

верно: он скажет, что душа долговечнее, а тело слабее и

кратковременнее; к этому, однако ж, он должен прибавить, что всякая

душа снашивает много тел, в особенности если живет много лет: тело

ведь изнашиваатся и отмирает еще при жизни человека, и, стало быть,